В поисках утраченных предков - Дмитрий Каралис

Женщина, которую я в случае успешного восстановления учета обещал взять на работу, смотрит на меня потрясенно: вот как здесь обращаются с нерадивыми главными бухгалтерами, допустившими ошибки! Спасибо за приглашение, я подумаю!.. (Она будет работать у меня достаточно долго и потом признается, что нисколько не осуждала мой поступок.) Девчонки с филфака, покосившись на сидящего под дверью верзилу с откинутой набок головой, продолжили как ни в чем не бывало создавать макет бюллетеня литературной жизни: одна диктовала текст, вторая набирала его на компьютере. Только говорить стали чуть потише.

Между тем я испугался, хотя и старался не подавать виду. «Ничего, ничего, — сказал я, опустившись на стул, — сейчас оклемается…» Попал-то я ему хорошо, и теперь боялся, не сломалось ли у него чего. Но вот через несколько тягостных мгновений З-в застонал и открыл мутные глаза.

Малость придя в себя, он сел на стул и принялся раскачиваться: «Отпустите меня сегодня домой! Я завтра все сделаю!» Я понял, что он больной человек. И как такой человек мог работать в Кировском райкоме комсомола инструктором?

Отпустил. Назавтра не появился, и его мать сказала по телефону, что он уехал на курсы повышения квалификации в Барнаул. Лихо!

Я даже почему-то обрадовался.

В этой истории я вижу и русское разгильдяйство, и надежду на авось, а также интернациональное буйство. А может, это докипает в моих жилах молдавская кровь Константина Бузни, начальника господарских телохранителей?.. Или справедливых древних греков? Все может быть. И русского человека можно довести, как быка, до бешенства.

(И я еще не знаю, что в одном из документов, который мне пришлют из Кишиневского архива, будет подробно описано, как один из моих предков по линии Бузни побьет своего соседа помещика Бушилу за самовольный покос в его угодьях. Бушила подаст в дворянский суд на Бузни, но тот будет давать ему тумаков при каждой встрече. Дело примет нешуточный оборот, дойдет до царя, и Бузни-драчуна дважды пригласят в столицу, но он всякий раз будет отписываться: то дорога раскисла, и нет добрых лошадей и надежной повозки, чтобы добраться с «западных рубежей нашей родины и предстать перед справедливым взором Вашего Величества», то одежда поистрепалась, а новую еще не справили. Чем завершится дело, не знаю, но факт налицо: удивительные забияки и хитрованы были молдавские предки моей матушки!)

Н-да. А второй З-в, которого звали Сашка, развозил на микроавтобусе книги по магазинам, и мы с женой были им довольны: книг не воровал, был точен, любил возиться с компьютерами, не пил, не курил, по выходным, надев кроссовки и спортивный костюм, бегал со своей собакой на длинные дистанции. А потом я взял на работу одну девицу с русалочьими волосами, и Сашка на глазах всей публики из водителя автобуса стал превращаться в академика Тимирязева, снизошедшего до временной халтуры на книжном складе. Отворачивался, когда ему давали задание, долго нюхал сосиски в бесплатном буфете, словно и не он привозил их с базы. Сидел, развалясь в кресле, и поигрывал ключиками, когда его поторапливали ехать. Задумчиво цыкал зубом, разглядывая маршрутный лист и усмехался, словно читал школьное сочинение, написанное двоечником. С каждым днем он все меньше напоминал шофера и все больше косил под академика Тимирязева (да простят мне родственники ученого это сравнение, ничего обидного я в него не вкладываю). Я месяца два делал вид, что не замечаю его метаморфозы. Хотя внутри и бушевал гнев иной раз.

И вот, когда мне нужно было срочно ехать с ним по делам, он уселся с девчонками в буфете возле самовара и, снисходительно морщась, отвечал на мои призывы заводить автобус: «Сейчас, Дмитрий Николаевич, куда вы так торопитесь… Я же сказал, сейчас поедем…» Когда я в третий и последний раз зашел в буфет, он посмотрел на меня так, словно никак не мог вспомнить, кто я такой и чего от него хочу. Девица с длинными волосами тоже сидела в буфете и хохотала вместе с другими девчонками. Я выманил Сашку пальчиком в коридор и врезал ему в ухо. После этого поймал такси и поехал по делам.

Одно утешает, что на следующий день он как ни в чем не бывало вышел на работу с припудренной щекой и сказал, что не обижается на меня… «Психанули, — махнул он рукой, — бывает…» Жена ночь не спала — сокрушалась по поводу бандитизма и несдержанности мужа. А через пару дней, когда Сашка вновь стал походить на нормального водителя книжного склада, признала мой поступок отчасти справедливым.

Тут комментарии иные: наверное, мне стало завидно, что он может веселить девчонок и беззаботно врать своей жене, что у него барахлит машина и он не знает, когда приедет. И какой национальности моя зависть? Поди, разберись…

А мои широкие жесты, когда я мог одарить всех сотрудников незапланированной премией из своего кармана просто потому, что дела шли хорошо, мне было радостно и хотелось, чтобы порадовались все вокруг? И на следующий день — копеечный спор у рыночного прилавка, когда я требую перевесить товар и пересчитать плату: мне противно быть обманутым лоснящимся азербайджанцем даже на рубль. Может, это какой-нибудь шовинизм? Когда мне недовешивает картошку рыжая веснушчатая девчонка с веселыми глазами, я закрываю глаза и немного радуюсь за нее: пусть у нее будут лишние три рубля, которые она не отдаст хозяину.

Мои глубокие размышления были прерваны стюардессой — мы подлетали к Афинам. Едва самолет коснулся колесами греческой земли, пассажиры издали радостный коллективный вопль и превратились из нахмуренных гладиаторов в весельчаков. Они оборачивались и хлопались ладошками друг с другом, сверкали улыбками и затягивали протяжные песни. Я им крепко завидовал.

Из Афин мне еще час лететь воздушным подкидышем до острова Родос.

…Выкатился с тележкой на улицу. Густая южная ночь. Рейс на Родос через четыре часа, утром. Тепло. Хорошо. О высокие желтые фонари бьются мотыльки, страдающие, как известно, бессонницей. Цветущие розы на зеленом газоне. Может, я действительно грек, так славно вписавшийся в пейзаж исторической родины?..

Под навесом стоял музейного вида броневичок с надписью «Police» и по-гречески — «Эллинская автономия». Похоже, реликвия времен греческой революции, когда свергали хунту черных полковников. Подошел поближе, разглядывая зеленого музейного кузнечика. На лобовой броне — смотровые щели, перед ними, как у авто начала века, толстые ветровые стекла с дворниками. Представил, как в дождь и грязь едет эта боевая драндулетка, и мечутся по стеклам щетки. Башенка с задранным вверх стволом пулеметика. Да это чудо пятеро мужиков перевернут и не охнут. Смех, а не машина. Присел, заглянул под днище — есть ли запасной выход?

И тут же раздался зычный окрик.

Я повернул голову, поднялся. Ко мне стремительно шел рослый полицейский с наручниками на ремне. Из будки с темными стеклами, стоявшей под деревьями, выскочило еще двое — с бляхами, ремнями и портупеями на кожаных куртках. Три танкиста, экипаж машины боевой…

И выматериться толком не удалось, как меня обступили и потребовали паспорт.

Эти парни, похоже, сидели в будке и ждали, когда я созрею для диверсии. Один из них с подозрением оглядывал мой внушительный чемодан на тележке, не прикасаясь к нему руками. Не совершая резких движений, я достал бумажник, вытащил из него паспорт, писательское удостоверение, визитную карточку…