Приятель - Дэвид МакГроги

Мэри никогда не была замужем, не имела детей и порой говорила об этом с сожалением, даже на самом пике своей карьеры. Быть может, по этой причине она неизменно проявляла самый беззастенчивый интерес к тому, с кем я встречаюсь, расспрашивала, что это за женщины, просила познакомить ее с ними. Она хорошо знала, что быть счастливым можно не только в комнате для прессы, но и далеко за ее пределами, и хотела, чтобы я тоже вполне это осознал.

Когда Мэри заболела, коллеги из «Пост» делали для нее все, что могли: часто навещали, приносили лакомства, вывозили на прогулки, иной раз – и в редакцию. Я проведывал ее каждые две-три недели, по очереди с племянником и племянницей Мэри, которые тоже жили в Бостоне. И вот через несколько часов после того, как Гарри побывал на приеме у доктора Бендок, я уже летел в Вашингтон: дня за два до этого Мэри срочно прооперировали по поводу аппендицита, вот я и хотел нанести ей в больнице незапланированный визит. Поэтому попросил Кэрол назавтра отвезти Гарри к доктору.

В вашингтонский отель «Мэдисон» я прибыл где-то в половине десятого вечера, навещать Мэри было уже поздновато, а потому я решил отложить визит на следующее утро, рассчитывая отправиться в больницу пораньше. Я уже вошел в номер и как раз шарил по стене в поисках выключателя, когда зазвонил мой мобильный, причем на дисплее высветился незнакомый номер. Я ответил. Это звонила домашняя сиделка Мэри. Она обычно называла меня полушутя «мистер Брайан», хотя я много раз просил ее называть меня просто по имени. На этот раз она не пыталась шутить.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Ваша тетя только что скоропостижно скончалась.

Так-то вот: я был в десяти минутах езды от больницы, а Мэри умерла почти в полном одиночестве. «Вот тебе и раз», – подумал я.

На следующий день я все еще оставался в Вашингтоне, когда мне позвонили и сообщили о состоянии Гарри.

* * *

Все утро я договаривался с распорядителями похоронных бюро, юристами и священниками. Я не ждал огорчительных неожиданностей из Бостона, но неприятности учуял сразу, как только схватил свой мобильный телефон и услышал, каким голосом поздоровалась со мной доктор Бендок. Говорила она в непривычной официальной манере, но голос ее дрожал и прерывался. УЗИ, сказала она, показывает, что у Гарри лимфома – опухоль, обычно приводящая к смерти. У собак бывают лимфомы двух типов, и у Гарри как раз худший вариант, опухоль, которую очень трудно вылечить, хотя в принципе возможно, если повезет.

У меня подкосились ноги, и я опустился на краешек кровати в своем гостиничном номере, который показался мне сейчас совсем крошечным, а из телефона словно дохнуло ледяным ветром. Доктор Бендок продолжала говорить, но я уже не очень понимал, что именно. «Так, спокойно, – сказал я себе. – Слушай, что она говорит. Постарайся все понять как следует».

– И долго собака может жить с такой опухолью? – спросил я наконец.

Последовала продолжительная пауза, словно доктору очень не хотелось отвечать на вопрос. Но она знала, что ответить придется, потому что от меня уклончивыми намеками не отделаешься.

– Возможно, месяца два-три, – проговорила она.

Мэри умерла. Настал черед Гарри. Я никоим образом не хочу ставить на одну доску неизлечимую болезнь собаки и чудесного человека – да любого человека, если на то пошло, – но для меня такое совпадение было катастрофическим: два самых энергичных и самых близких мне существа уходили из жизни с разрывом в несколько месяцев. Доктор Бендок продолжала говорить: о химиотерапии, которая может принести временное облегчение, о том, что собаки способны долго сопротивляться болезням, а Гарри в особенности доказал свое умение не пасовать перед трудностями. Я поверил бы ей, поверил бы всему, что она говорила, успокаивая меня, да только доктор Бендок плакала при этом, и слезы были красноречивее всяких слов.