Чаша страдания - Владимир Голяховский

Через две недели Левитана опять срочно вызвали в студию. Прозвучал его густой баритон: «Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное сообщение — обращение товарища Сталина к советскому народу»^[10]. Сталин начал свою речь неуверенным тоном и заискивающими словами «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои…». Никогда раньше он не называл людей «друзья мои». Он сделал паузу, и было слышно, как он пил воду и зубы стучали о край стакана. По неуверенному тону было очевидно — Сталин еще не знал, что и как сказать, и был не уверен не только в победе, но даже в том, сумеет ли страна выдержать натиск превосходящих сил противника.

* * *

В коммунальной квартире на Спиридоньевке, как и повсюду, соседи Бергов судачили о войне. Что они говорили, что могли говорить — неизвестно. Но в первый же день войны в их разговорах проявились неожиданные для маленькой Лили нотки. Ей было девять лет, и она только что окончила первый класс. В длинном коридоре квартиры, где играли дети, соседские мальчишки стали дразнить ее:

— Теперь вас всех немцы убьют, потому что вы евреи.

Испуганная, она в слезах прибежала к маме. Мария как раз старалась наклеить крестом на стекла окон полоски нарезанной газетной бумаги, смоченной в растворе крахмала. Бумага не прилипала, она с усилием держала ее двумя руками, старалась прикрепить.

— Мама, мама, мне мальчишки сказали, что нас убьют!

— Никто нас не убьет, они глупые. Не обращай на них внимания, не пугайся.

— Мама, а что такое евреи?

— Это национальность, как русские, украинцы, грузины. Почему ты спрашиваешь?

— Они сказали, что мы евреи и поэтому нас убьют.

Маша слезла с подоконника, прижала дочку к себе и закусила губу — какие все-таки ужасные люди окружали их, если даже в дни всеобщего горя они сводят антисемитские счеты, учат этому детей. Но что сказать Лиле, как объяснить ребенку столкновение с первым проявлением антисемитизма?

— Ну да, мы евреи, но никто нас не убьет, — только и нашлась она в ответ.

Скоро начались ночные бомбежки Москвы. Немецкие бомбардировщики пролетали громадное расстояние до столицы почти без сопротивления советской артиллерии и авиации. Они сбрасывали тяжелые взрывные, но чаще всего маленькие зажигательные бомбы, вызывая разрушения и пожары. Зенитная артиллерия столицы стреляла довольно беспорядочно, и немецкие самолеты спокойно улетали обратно.

Жители-добровольцы дежурили на крышах больших домов, чтобы хватать упавшие «зажигалки» большими щипцами-захватами и бросать их в песок или в воду. Находиться на крыше во время налетов было опасно для жизни, но эти герои спасли от пожаров много домов.

* * *

Когда прилетали бомбардировщики и завывала сирена тревоги, Лиля с мамой спускались в подвал под домом, там наскоро устроили так называемое бомбоубежище. На самом деле, если бы старинный дом разрушился, он засыпал бы в подвале всех жильцов. Собравшиеся соседи вздрагивали, слыша грохот взрывов, пожилые женщины вдруг начинали креститься и молиться, чего не делали на людях уже много лет. Страх смерти был сильнее, чем страх запрета религии.

Лиля украдкой показывала мальчишкам язык:

— Вот как еще грохнет, может, вас первых убьет!

Ей доставляло радость, что она может отомстить мальчишкам и девчонкам, которые сказали ей, что немцы убьют ее, потому что она еврейка.

В городе началась паника. Уже были эвакуированы наркоматы, театры, музеи. Забальзамированную мумию Ленина перевезли из Мавзолея в Сибирь. По фабрикам, учреждениям, магазинам многие стали заниматься мародерством. Автомобили и грузовики были доверху загружены вещами стремящихся скорее убежать из Москвы. Им преграждали путь жители, не нашедшие машин. Находились люди, которые со злобой срывали со стен портреты Маркса, Ленина и Сталина и выбрасывали в мусорные кучи книги и брошюры по коммунистической пропаганде. На железнодорожных платформах сновали толпы, люди в панике кидались в вагоны.

Проходя после работы от Малого Черкасского переулка по площади Дзержинского, Мария видела, что над Лубянкой, над зданием министерства внутренних дел поднимались клубы черного дыма — там срочно жгли архивы. Она со злостью подумала: «Испугались, хотите сжечь свои преступления».

В Москве было введено осадное положение. Спецотряды войск внутренних дел получили приказ: расстреливать на месте подозреваемых в шпионаже, дезертиров и мародеров. Трудно было разобраться — кто шпион, кто дезертир, но многие москвичи были расстреляны за мародерство.

* * *

На Казанском вокзале царила круглосуточная суета и суматоха, люди штурмом брали поезда, уходящие на восток. Поэт Василий Лебедев-Кумач, «автор» песни «Священная война», тоже эвакуировался с женой Кирой и десятилетней дочкой Мариной. Он был орденоносцем, депутатом Верховного Совета РСФСР, лауреатом Сталинской премии, ему было предоставлено купе в мягком вагоне. Но он страшно нервничал, был обескуражен и обозлен позорными военными провалами, которые привели к вынужденному массовому бегству из Москвы. Проходя по вокзалу мимо большого портрета Сталина, он вдруг впал в истерику и стал кричать:

— Что ты наделал?!. До чего ты довел страну?!

Как из-под земли выросли два агента секретной службы:

— Гражданин, пройдемте-ка!

Его увели в какую-то боковую дверь, жена с дочкой остались ждать.

Там сидел начальник службы внутренних дел:

— Гражданин, ваши документы!

Лебедев-Кумач расстегнул пальто, блеснули два ордена, он дал депутатское удостоверение. Начальник был смущен:

— Наверное, какая-то ошибка, товарищ депутат. Мои люди сказали, что вы кричали: «Что ты наделал, до чего довел страну?» Вы на кого кричали?

Поэт понял, что если его обвинят в критике Сталина, ему не поможет никто. Он быстро нашелся:

— Как — на кого кричал? На Гитлера, конечно.

Начальник удивленно поднял брови:

— Ах, на Гитлера… Ну тогда другое дело, — и вернул ему документ.

Уходя, остроумный Лебедев-Кумач не удержался и спросил:

— А вы на кого подумали?

Начальник испуганно глянул на него, замер и отвернулся.

* * *

В конце сентября и начале октября 1941 года основная группировка советских войск под Москвой была окружена и уничтожена немецкими войсками (16-я, 19-я, 20-я армии и армейская группа Болдина Западного фронта, 24-я и 32-я армии Резервного фронта). 10 октября 1941 года Сталин назначил генерала Георгия Жукова командовать Западным фронтом. Положение на подступах к Москве было отчаянное.