Свидание в Самарре - Джон О'Хара

Было совсем темно, когда, наконец собравшись, Аль Греко отправился в «Дилижанс». Он купил сигареты и жевательную резинку и очень сожалел, что никто не видит, как он садится в двухместную спортивную машину Эда Чарни. Он любил отъезжать в этой машине от «Аполлона». Пусть эти морды, что слоняются вокруг, видят, в каких он отношениях с Эдом Чарни, не им чета.

Ему предстояло проехать восемнадцать миль по освещенному фонарями шоссе, где то и дело попадались крошечные поселки при шахтах. Дорога была вполне сносной, но Аль сообразил, что к тому часу, когда он пустится в обратный путь, ее снова занесет снегом. В поселках по обеим сторонам улиц высились целые сугробы. А между Гиббсвиллом и Таквой, соседним сравнительно большим городом в четырнадцати милях от Гиббсвилла, ему встретилось всего шесть человек, что свидетельствовало о холоде на улице. Во всех домах занавески были задернуты, и все эти чужеземцы — из каких только стран их ни принесло — сидели и пили свое пойло, этот самогон, что никак не могло вызвать одобрения Эда, ибо перестань они хлебать самогон, они принялись бы покупать спиртное у Эда. Но пока они этого, к сожалению, не делали. И праздновать-то рождество они тоже не имеют права: у них есть свое рождество, которое начинается вечером 6 января. В каждом поселке один дом глядел на мир незашторенными окнами, дом, принадлежащий врачу. В каждом городке был свой доктор, который жил в солидно отстроенном доме и держал во дворе «бьюик» или «Франклин». Аль давно заприметил не без пользы для себя, что врачи обычно оставляют какую-нибудь машину, будь то «бьюик», «франклин», «форд» или «шевроле», перед домом. Он частенько отливал бензин из докторских автомобилей и ни разу не попался.

Он мчался по шоссе и покрыл четырнадцать миль до Таквы за двадцать одну минуту. Его личный рекорд составлял двенадцать минут, но то было летом, да кроме того, он вез спиртное. Двадцать одна минута нынче — совсем неплохо. Однако нагонять время на участке между Таквой и «Дилижансом» он не стал. Слишком много поворотов, да и дорога идет в гору. Подъезжаешь к сравнительно крутому холму, влезаешь на него и думаешь, все в порядке. Ан нет, только тут, оказывается, начинается настоящий подъем. Но вот уж когда заберешься наверх, тогда до развилки, где и стоит «Дилижанс», остается несколько сот ярдов. Правда, если хочешь, можешь преодолеть еще ряд холмов и забраться повыше, потому что «Дилижанс» стоит на плоскогорье, в одном из самых холодных мест Пенсильвании. При «Дилижансе» существует и гостиница, такая же старая, как сама дорога. Необходимая вещь эта гостиница. В прежние дни влез на холм — значит, надо дать лошадям отдых, да и самому хлебнуть пунша. И автомобилисты любят останавливаться здесь по этой же причине. Само место взывает к остановке.

При въезде в гостиницу на столбе висела шестифутовой длины чугунного литья карета с четверкой коней. «Дилижанс» появился всего два года назад, считался новым, по гиббсвиллским понятиям, и Эд все время продолжал его совершенствовать. Какой-то деловой знакомый Эда прислал из Нью-Йорка декоратора, толстого розовощекого молодого человека. Местные шутники довели его до того, что он, бросив все, уехал обратно в Нью-Йорк, но Эд велел оставить его в покое, молодой человек вернулся и сделал из «Дилижанса» конфетку. Приезжие часто удивлялись, откуда в таком захолустье столь отличное заведение.

«Дилижанс», разумеется, принадлежал Эду, но управлял им Лис Лебри, бывший старший официант одного большого нью-йоркского отеля — какого именно, он не говорил. Лис был плотный француз, лет пятидесяти пяти, с седой головой и черными усами. Он мог разорвать пополам колоду карт и одним ударом разбить человеку челюсть. Умел он также готовить такие блюда, о которых и слышали-то лишь немногие обитатели Лантененго-стрит, а уж произнести их названия не мог почти никто. Про него рассказывали, что он наемный убийца. Аль Греко относился к нему с уважением.

— Здорово, Лис, — сказал Аль, входя в кабинет Лебри.

— Сдорово, — отозвался Лебри.

— Босс предупредил тебя, что я приеду? — спросил Аль.

— Сказаль, — подтвердил Лебри.

Левой рукой он макал сигару в коньяк, и казалось, будто не позволяет своей правой руке ведать, что делает левая; Правую руку он сохранял для жестикуляции.

— Дама отдыхает, — сказал он, показав наверх. — Когда Эд звониль, она била немношко не в себе.

— Она знает, что я должен приехать?

— Будет знать. По правде говоря, она била пьяной в стельку.

— Да ну? Она может…

— Она не выйтет из комнат. Я велел Мари стеречь ее. — Мари была гражданской женой Лебри. Так, по крайней мере, она сама утверждала. — Хочешь ее видеть? Она принялась пить с утра, как встала, еще до завтрака. Она не может это делать. Совсем не может пить. Так нет. «Сегодня рождество, и я дольжна выпить. Я дольжна напиться. Сегодня рождество». Черт бы ее побраль. Хорошо бы Эд увез ее в другое место. От нее больше беды, чем толку.

— Ясно, — сказал Аль.

— Ясно. Конечно, ясно. Если бы моя жена сделала то, что делает она, второй раз этого уже бы не слючилось.

— Ты что. Лис, не знаешь, как обстоят дела? — удивился Аль.

Лебри кивнул.

— Извини, — сказал он. — Ты ужиналь? Хочешь выпить?

— Нет, дай просто чашку кофе.

— «Кафе ройяль»?

— Нет, спасибо. Обычного кофе. И я сегодня не пью.

— Сочувствую. Сейчас я закажу кофе. — Он нажал кнопку звонка под столом и велел официанту принести кофе. — Сегодня все столы заказаны. Несколько компаний из Гиббсвилла и большой ужин у евреев из Таквы. Да еще этот деятель Донован. Хватает наглести заказывать на сегодня столь на десять человек. Дешевка.

— Он заплатит, — сказал Аль.

— Еще чего! Шикарным жестом вручит мне сотню, я дольжен его вежливо благодарить, а потом вернуть ему сдачу в десять десяток. Если официанты полючат чаевые, считай, им повезло. Дешевка он, этот сукин сын. Так и хочечся подсипать ему чего-нибудь в стакан. Я в жизни этого не делаль, но, коли сделаю, он будет первым.

— Нельзя это делать.

— Я знаю. Будешь сидеть за столом с Элен?

— Так, наверное, проще.

— Пожалюй. К тому времени, когда некоторые из наших гостей напольнят свое брюхо этим так называемым шампанским, мисс Хольман будет считать себя Мистенгет.

— Кем?

— Французской певицей. Ладно, придется тебе, парень, не сводить с нее глаз, и старайся, чтобы она тебя тоже видела и не забывалась. Сегодня рождество, друг мой. Сегодня она способна на все.

— Вот этого-то я и боюсь.

— Да? — усомнился Лебри.