Игра в любовь - Ксения Духова

Самый замечательный месяц на свете – сентябрь. Школа, воротнички белые пришивать, галстуки гладить, гольфы белые с пумпончиками – красота неописуемая. Ложишься спать накануне 1-го сентября, и сердце сладко замирает. Особенно если перед этим никого из класса не видел. И думаешь – чем завтра таким летним будешь хвастаться. Ну, кроме загара, шрама от гвоздя на ноге и ворованных деревенских яблок.

А в середине сентября каждое утро тебя будит запах горящих листьев. По дороге в школу мечтается о работе дворника и прекрасных перспективах сжигания громадных лиственных куч до самой старости. А по дороге домой – топтание у догорающих костров, доедание расплющенных в портфеле бутербродов и предвкушение арбузной пирушки. В нашем поволжском городе все знают, что настоящая арбузная вакханалия начинается в сентябре, когда в каждом дворе появляется огромная машина с полосатыми арбузами. Вокруг машин выстраивается много теток, берущих на пробу «по одному арбузику». Потом у всех в доме балконы заваливаются этим счастьем, и каждый вечер на кухонных столах растут горы корок. В тазиках. Арбузы такие огромные, что с балкона их нужно выкатывать, а не приносить. И такие спелые, что не доесть и оставить на ночь – кощунство.

И в этот момент к нам приезжает бабушка. На неделю. Как она говорит – «чистить почки», а как мама тихо шепчет – «изводить гостей, тараканов и меня». Но я бабушке радуюсь. Во-первых, она готовит макароны по-флотски так, как я люблю. Она всегда спрашивает меня:

«Ну что, отвариваем макарошки с дырками?» – и достает настоящее, ребристые, короткие обрубочки.

Мама, если и варит макароны, то всегда – спагетти. А потом кладет туда жареный фарш с луком и заливает все томатной пастой. Это, мол, «спагетти болоньез». Но мы-то с бабушкой понимаем правильную флотскую жизнь! В макаронные дырочки забивается мясо, и есть такое блюдо не отказались бы даже моряки дальнего полярного плавания! А мясо должно быть не жареное, а вареное. Бабушка говорит – это очень важно. Очень. Потому что на флоте сначала варится борщ с большим количеством мяса, а потом половина из него вылавливается и засовывается в мясорубку. Я на флоте не была, но бабушке верю. Пока она жарит лук с морковкой на сливочном масле (самая вкуснотища, хоть мама и говорит, что это вредно для мозга), я кручу мясорубку. Изо всех сил. Так, что кусочки мяса летят на стенки, откуда мы их и собираем. А потом всю эту миску невесомой прокрутки бабушка – ба-бах! На сковородку! В масло! И быстро мешает, другой рукой подбрасывая макароны в дуршлаге (кажется, он так называется?). И тут же она неуловимым движением смешивает мясо с макарошками и – накладывает мне в алюминиевую миску. Это обязательно – чтобы в алюминиевой миске. Мама, если такое видит – громко кричит, что даже собаки уже везде едят из тарелок. И еще – про разные вредные вещества, которые из нагретого алюминия попадают мне прямо в мозг и отравляют его. Но я -то знаю, что на флоте из тарелок не едят, и все должно быть по-настоящему.

Мы уминаем это произведение поварского искусства за обе щеки и запиваем компотом из сухофруктов. И нет на свете человека счастливее меня.

А однажды в сентябре мама вдруг решила стать виноделом. На даче у подруги неожиданно созрел синий виноград. И никто не знал, куда его деть. Поэтому у нас на балконе появилось шесть ведер с виноградом, книга по изготовлению домашнего вина и мешок сахара. Мама читала книгу две недели. Виноград уже начал портиться и бродить, когда она решилась:

– Все! Сегодня мы ставим вино. Если получится – купим летом дачу и высадим виноград. Чем мы хуже французов?!

Мы с папой хотели сказать чем – климатом. Но вовремя промолчали.

Две двадцатилитровые бутыли стояли в теплой кухне и не проявляли признаков брожения. Мама забеспокоилась и начала звонить знакомым виноделам. Слава богу, не во Францию. Ей посоветовали сделать на горлышках индикатор. Чтобы она знала по бульканью или свисту, что процесс пошел. Но мама же – гений виноделия! Она надела на каждое горлышко по хирургической перчатке.

Сначала перчатки висели уныло и неподвижно. И мы уже стали забывать про вино. Даже бутыли перетащили в кладовку, чтобы мама не расстраивалась. И вдруг, однажды утром, она ворвалась на кухню с радостным криком:

– Ребята! Левый мизинец распух, а правая ладонь немного подергивается!

Мы с папой тревожно переглянулись и уставились на мамины руки в поисках признаков страшной болезни. Но она потащила нас в кладовку наблюдать за распуханием перчаток.

А на выходные приехала бабушка. Первые два дня мы суетились, подстраиваясь под ее распорядок дня и привыкая к развешанным на дверях комнат бабулиным халатам. В этот раз она привезла не весь свой гардероб, так что жизненное пространство еще оставалось.

В суете все забыли про вино, а ведь процесс брожения не останавливался не на минуту. На третий день бабушка, не подозревая о плохом, пошла в кладовку за банками, где прямо в лицо ей взметнулись гордые перчатки. Истошно крича, бабуля вихрем пронеслась на кухню:

– Рука!!! Руки!!! Две руки!!!

Папа проглотил спичку, которой задумчиво и расслабленно ковырял в зубах после ужина, а мама уронила на кота вилку.

Бабушка кричала, требовала от нас быстрых и разумных мер, а когда все выяснилось, оскорбилась и пожелала покинуть «этот дурдом, где нет места нормальному человеку». Напоследок, правда, тайно и мстительно разрезала ножницами все пальцы у перчаток.

Но вино все-таки получилось. Потом мы его долго переливали в бутылки поменьше, разлив половину. Соседи долго морщили нос, когда выходили в общий коридор – пока запах не выветрился. А ведь раньше у нас была репутация хоть и ненормальной, но все-таки весьма умеренно пьющей семьи.