В поисках утраченных предков - Дмитрий Каралис

День завтрашний, сегодняшний, вчерашний —

В кювет не спрыгнуть, не свернуть с пути.

Ах, господа, мы — русские.

Как страшно!

Какая бездна, Господи прости.

Екатерина Полянская

…И поехал я в Молдову, и смотрел, как живут молдаване, и работал, и ел с ними, и выходил поутру в сад, где росли «барские» яблоки, и открывал тяжелые двери церквей, построенных моими предками, и ходил по тенистым тропинкам парка на берегу голубого Днестра, и стоял перед резной дверью школы — бывшего барского дома, и пил воду из старого каменного колодца, и светил фонариком на стены гулкой пещеры, в которой раньше хранились фрукты и вино в бочках, и говорил себе: да, я чувствую землю предков, наверное, я молдаванин.

И вернулся я в свой Санкт-Петербург, и ходил по его улицам и скверам, стоял на набережной Невы и смотрел на тягучую стылую воду, и собирал желуди в Таврическом саду, и шел на службу, и говорил с земляками-горожанами, и думал: ну, какой же я молдаванин, я — русский!.. здесь моя родина!

И поехал я в Литву, и жил у литовцев в домах, и сидел с ними за столом, и ел и пил с ними, и помогал своим трудом, где мог, и смотрел, как устроена их жизнь, и любовался аккуратными домами и нарядными садиками, и чувствовал себя спокойно среди спокойных улыбчивых людей, и думал: ну конечно же я литовец! Силен во мне голос литовской крови моего деда, я тут среди своих, мне хорошо в Литве среди литовцев…

И вернулся я в Россию, и ходил по Невскому проспекту, и ездил на дачу стричь газон и собирать яблоки, и ходил в леса по грибы и ягоды, и слушал, как журчат ручьи под бревенчатыми мостками, и заходил в белую церковь на горушке и радовался, как поет хор со священником, и благость разливалась в душе: вот мой дом, вот моя родина, я же русский человек и не могу быть никем иным…

И был я в Греции: и на острове Родос, где родился один из моих предков, и в Афинах, где живет король, с которым у моей покойной матери были общие корни. И ходил я по теплым зимним улочкам, любовался цветами в садиках возле чистых красивых домов, и хрустел галькой на берегу пенистого прозрачного моря, и смотрел, как рыбаки ловят рыбу на розовый ошметок креветки с каменного мола, и стоял на берегу бухты, в которой апостол Павел высаживался с корабля, чтобы нести благую весть язычникам-островитянам, и трогал теплые камни Акрополя, и сидел с греками в тратториях, и слушал плавную звенящую музыку — и думал: да, я на одну шестнадцатую часть грек! мне нравится здесь; я бы хотел жить в Греции…

Но проходили две недели, и я начинал тосковать по зимнему мглистому Питеру, по хмурой толпе в метро, когда она топчется перед игольным ушком эскалатора, по ветру с залива и бормотал: ну, какой я, к черту, грек! даже смешно об этом говорить — одна шестнадцатая часть греческой крови. Скорее бы в Питер, домой, как там дела в Государственной думе, не продали ли эти умники наши родные Курильские острова?

И был я в Румынии: и на берегу Черного моря, и в древней столице княжества Молдова, в городе Яссы, где верховодили народом предки моей матери. И удивлялся чистоте и уюту небогатой страны, и ехал в поезде через все румынские земли, разговаривал с попутчиками, они угощали меня сливами и грушами, я их — солоноватой соломкой и водкой «Санкт-Петербург», и они учили меня считать до десяти по-румынски и выучили-таки, и жил я во флигеле усадьбы Погора, моего дальнего свойственника, поэта и бывшего мэра города Яссы, и бродил по тихому ласковому городу, заходил в церкви и соборы, где похоронены молдавские господари и военачальники, с которыми вместе служили мои предки, но могил своих не нашел, хотя и чувствовал, что они где-то рядом… Но сколько веков прошло… И считал потом под стук колес, много ли часов нам осталось ехать до родного Питера, до вольного распаха Невы, до солнечных зайчиков на шпиле Адмиралтейства…

И был я в Польше — чудесной, словно игрушечной, стране, с красивыми домами и галантными мужчинами и милыми, кокетливыми женщинами. И мы много говорили о наших странах — общей истории, дружбе, войнах, восстаниях, притеснениях, расстрелах, о едином славянском корне народов. И так по-доброму разговаривали, что мне было жаль всех поляков и всех русских, положивших жизни за нашу общую свободу. И почувствовал я польский взгляд на нашу историю, и боль польских сердец за свою небольшую, но гордую страну.

И когда я показал копию портрета польского ротмистра (усатый мужчина в латах, с развевающимся платком-шарфом, саблей в ножнах, булавой в руке и отцовскими глазами), выполненного неизвестным мастером в 1750 году и висящего ныне в Национальном музее Варшавы, поляки захлопали в ладоши: «Это твой предок, да? Вы очень похожи, одно лицо!»

Я лишь пожал плечами: «Не знаю. Пока не установил…»

А что еще скажешь?..