Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

Сообщество верующих — (если взглянуть на человечество в целом, то большинство людей стремятся быть верующими; или, во всяком случае, слепо бросаются в ту же беспросветную ложь, в которой так привольно чувствуют себя верующие) — — те, кто так или иначе принадлежит к этому сообществу, привыкли не приглядываться чересчур пристально к определенным фактам. Они намеренно создают себе ложные представления о побуждениях представителей разных полов, об их поведении. И удаляются от правды так далеко, как только возможно… чтобы в конце концов целиком провалиться в теплую навозную жижу умолчаний и лицемерия. Католические священники, которые часто и подолгу сидят в исповедальне и покорно принимают на себя тяготы, связанные с выслушиванием чужих признаний, наверняка получают достаточно верное представление о распространенности… скажем так, греха. О распространенности — но не о его неизбежности. Это большое несчастье — что Римская церковь не уважает Природу во всех ее проявлениях. (Я не вправе развивать дальше эту мысль. Я не католик. Я должен прекратить это: высказывание пожеланий, к которым никто не прислушивается.) Я хочу выразить очень простую мысль: мне кажется, я должен найти оправдание для Оливы — и могу это сделать, рассмотрев некую ситуацию.

Я уже больше десяти лет живу в сельской местности. Я здесь считаюсь совершенно безвредным человеком; может быть, даже наивным. Никто не противится тому, чтобы я собирал свои скромные наблюдения. Я даже думаю, что некоторые простые люди, с которыми я знаком, хотели бы поговорить со мной доверительно. Во всяком случае, они постоянно рассказывают мне о своих болезнях, о том, что они недавно слишком много выпили или чересчур накурились. Я никогда не забываю поздороваться с батраком, работающим на поле; а если он и раньше мне часто встречался, могу перекинуться с ним парой слов. Я не заносчив, в отличие от какого-нибудь зажиточного крестьянина, и это идет мне на пользу. Мне сейчас вспомнилось: есть даже доказательства тому, что люди считают меня добродушным или понятливым. Мне хочется описать здесь одно происшествие. Это воспоминание, которое я не стал бы пересказывать устно.

Вскоре после нашего переселения сюда мы с Тутайном отправились на праздник стрелковой гильдии: потому что, в соответствии с традицией, я стал членом этой старой корпорации, существующей уже без малого сто пятьдесят лет. Дело в том, что членские взносы в ней взимаются с земельной собственности. И хотя это не налог, установленный местной администрацией, но владелец земельного участка размером больше пятидесяти тонн^{380} едва ли может уклониться от уплаты такого взноса… В праздничный день, до полудня, крестьяне стреляют по мишеням или по подброшенным вверх глиняным голубям. (Эти упражнения осуществляются в очень узком кругу «своих», к которому причастны немногие.) Вечером устраивается общее пиршество, в котором тоже принимают участие только «лучшие»: то есть те, кто платит взносы, и члены их семей, а также два или три почетных гостя и самые ловкие стрелки. После ужина доступ в праздничный зал получают батраки и служанки, и тогда начинаются общие танцы, льются рекой пиво и шнапс. — В нашем случае все это происходило в просторной, но пришедшей в упадок летней гостинице, которая, как строительная конструкция, состояла по преимуществу из деревянных столбов, досок и окон. Со всех сторон имелись еще и балконы, веранды, двери. Западный ветер, дующий с моря, легко преодолевал гряду утесов и через многочисленные щели проникал внутрь здания. Мы с Тутайном явились туда уже после ужина, вместе с батраками. Мы сели в сторонке, заказали бутылку вина. Один зажиточный крестьянин, которого мы едва знали или не знали совсем, подошел к нашему столу, сказал: «Вы что-то поздно пришли. Я, конечно, понимаю. Хочется сперва сунуть палец в землю, понюхать, что и как. Могу вас успокоить: с тем, кто появится здесь, никакой беды не случится». Выдав нам это наставление, он отчалил.

С танцами в тот вечер как-то не складывалось. Музыканты старались насколько могли: но дощатая площадка для танцев оставалась полупустой. Причина же заключалась в том, что общество собралось «смешанное». Численно преобладали батраки, которые свое право находиться здесь превратили в обычай. Девушки-служанки, в большинстве, на праздник не пришли. Молодые крестьянки предпочитали, чтобы их кружили в танце парни с таким же, как у них, общественным положением. Батраки занимались главным образом тем, что пили. Они хотели показать, что у них тоже есть деньги. Некоторые столы были сплошь заставлены пустыми пивными бутылками. Кое-кто приносил с собой и домашний шнапс. Если крестьянин случайно сталкивался со своим батраком, он покупал ему «что-нибудь годное для питья». Но иногда и батрак оплачивал выпивку хозяина. У каждого своя гордость… Нам не понравился этот странный бескрылый праздник. Но мы остались: мы были чужаками и нам хотелось почувствовать здешнюю атмосферу. Мы пока что ни с кем не знакомились. Но время от времени парочка полупьяных наталкивалась на наш стол, так что стаканы едва не опрокидывались. Мы каждый раз выслушивали благонамеренные извинения: не всегда безупречные в формальном плане, однако позволяющие заключить, что зла нам никто не желает. Я не припоминаю, чтобы кто-то напился до бесчувствия; однако совершенно трезвых практически не было. Мы сами тоже заказали вторую бутылку, потому что решили остаться. В зале становилось все более шумно. Все говорили очень громко. Перекрикивались от стола к столу. В какой-то момент мне понадобилось выйти по нужде. Нужду справляли под открытым небом… по крайней мере, представители мужского пола. Я вышел через парадную дверь. В темноте, возле живой изгороди, обрамлявшей большую подъездную площадку, уже стояло несколько фигур. Я не захотел к ним приближаться. Я обошел освещенный дом и оказался в саду, к которому вела наклонная рампа. Возле одной из высоких черных стен цокольного этажа я и облегчился. В то же мгновение в нескольких метрах надо мной распахнулась освещенная балконная дверь. На балкон с шумом вывалились три парня, и сразу, без какой-либо подготовки или перехода, сверху начала изливаться мощная струя, в непосредственной близости от меня. Оказалось, что струя не только мощная, но и продолжительная. Я разглядел, что оба товарища этого Третьего собираются запустить аналогичные фонтанные струи; поэтому — поскольку уже первая струя представляла для меня угрозу — решился возвысить голос. Не помню, какие именно слова я им крикнул. Как бы то ни было, трое мужчин — надо мной — тотчас поняли, какую беду могут сотворить. Двое Медлительных попытались ее предотвратить: ухватились за Третьего, чтобы он остановился. Но как раз этого он, очевидно, не мог. Добились они лишь того, что летящая по дуге струя, когда ей помешали, рассыпалась пылью и в самом деле меня обрызгала. Сверху обрушился целый шквал извинений. Потому что я, понятное дело, отпрыгнул в сторону. На меня теперь падало немного света, и они, возможно, увидели, кто я есть. Я бы никогда не подумал, что батраки могут быть такими речистыми. В течение немногих минут я не только услышал с высокого балкона, как сильно они сожалеют о случившемся, но и узнал их имена, а также то, что самый виновный из них работает на хуторе фуражным мастером, второй делит с ним комнату, а третий — их товарищ с одного из соседних хуторов. Когда струя наконец иссякла, все трое попросили разрешения спуститься ко мне, чтобы еще раз выразить свое сожаление и каким-то образом исправить причиненный вред… Высказав такую просьбу, они исчезли с балкона и чуть позже вынырнули в саду.