Мастер игры в го - Ясунари Кавабата

С головой погрузившись в партию, Сюсай словно покидал этот мир, все передоверив организаторам. Когда из-за его болезни возникали осложнения, мастер оставался равнодушным, будто все это его не касалось.

10 августа, впервые за весь матч, установилась по-настоящему летняя погода. Накануне светила яркая луна, а утром — жаркое солнце. Тени стали резкими, облака сияли. Шелковица распустила свои листья. На черной накидке-хаори Отакэ пояс казался ослепительно белым.

— Все-таки хорошо, что погода наконец установилась, — сказала жена Сюсая. Она заметно похудела. Жена Отакэ от недосыпания была бледна. Их уставшие лица осунулись, и лишь глаза светились беспокойством. И та, и другая не находили себе места в тревоге за мужей, каждая была поглощена своими заботами.

Летний свет, врывавшийся в комнату, был таким ослепительным, что мастер, сидевший спиной к улице, превратился в какой-то темный зловещий силуэт. Никто из присутствовавших не поднимал головы и не смотрел на него. Даже Отакэ, который обычно любил пошутить, в тот день не проронил ни слова.

Неужели даже в таких условиях необходимо продолжать матч? Ведь это неминуемо отразится на игре! Мне было жаль мастера. Писатель Наоки Сандзюго[28]незадолго до своей безвременной кончины писал в необычном для него романе под названием «Я» следующее:

«Завидую тем, кто играет в го. Ведь игра в го, если считать ее бесполезным пустяком, бесполезна, как ничто другое, если же высоко ценить ее, то по ценности ничто с ней не сравнится».

Помню у Наоки дома жила сова, с которой он разговаривал: «Ну, как ты? Не устала от одиночества?» Сова терзала валявшуюся на столе газету, рвала ее в клочья. В газете была напечатана партия мастера Хо-нинобо и У Циньюаня, которую из-за болезни мастера так и не удалось закончить. Наоки размышлял об удивительных чарах игры в го, о чистоте борьбы в этой игре, а также старался определить ценность своего литературного труда «для масс». И вдруг безо всякой связи с предыдущим сказал:

«Я очень устал. Сегодня до девяти вечера я должен написать тридцать страниц, а уже пятый час. Ну и что? Почему бы не повозиться денек с совой? Ведь я работаю не для себя, я работаю ради журналистики и ради семьи. И та и другая ко мне равнодушны».

Наоки Сандзюго и познакомил меня с мастером Хонинобо и У Циньюанем.

В облике Наоки незадолго до смерти было что-то потустороннее, и вот сейчас в сидевшем перед нами мастере тоже было что-то не от мира сего.

Тем не менее в тот день партия продвинулась на 9 ходов. Когда Отакэ думал над 99-м ходом, настало время записи хода — 12.30. Сюсай отошел от доски, оставив Отакэ в одиночестве. Неожиданно, впервые за весь день, послышался смех. Мастер, спокойно затягиваясь сигаретой, сказал: «Когда я был учеником, с сигаретами было трудно, я курил трубку… Если в, трубку попадала какая-нибудь труха из кармана, все равно курил, она не мешала».

Подул свежий ветерок. Так как мастера возле доски не было, Отакэ сбросил накидку-хаори.

Когда партия наконец была отложена и все разошлись по своим номерам, мастер, к моему удивлению, сел играть в сёги. Его партнером был Онода. За сёги последовала партия в маджонг.

Я не смог усидеть в гостинице и сбежал в «Беседку блаженства» в Тоносава. Там я написал очередной репортаж и на следующее утро уехал в Каруидзава, где с семьей снимал летнюю дачу.