Безумие Дэниела О'Холигена - Питер Уэйр

— Пришел в себя после Дня открытых дверей?

— Пытаюсь думать, что это был сон.

— Уверена, если ты немного поправишься, то сможешь лучше защищаться. Ты и так худой, а выглядишь совсем тощим.

— Ты ско-о умъ-ешь, дядя Дэниел?

— Уинсом, пожалуйста, иди чистить зубы. Сколько у тебя студентов, Джиндж?

— Один.

— Только я?

— Только ты. Я спрошу еще соседа — мистера Рильке, вдруг он согласится.

— Есть какой-то минимум?

— Шесть человек.

— А если не наберешь?

Дэниел провел пальцем по горлу.

— Не волнуйся, Джиндж, объявятся. Кофе?

— Пожалуй.

— У меня не получается къ-овь.

— Смотри, Винни, — Дэниел подвинулся ближе, — надо рисовать капли. Вот так.

Пока Дэниел помогал Уинсом раскрашивать, Алисон убрала со стола, сложила тарелки и, наблюдая за Дэниелом с Уинсом там, где раньше была Эмили, с трудом стала вспоминать причины, по которым она оставила Дэниела и которые шесть лет назад казались неотразимыми.

Конечно, это было связано с переменами, не только с триумфом ее выпускного вечера, но и с должностью, с необходимостью работать. Через два дня после вечера ее пригласили в местную юридическую фирму, но у нее не было интереса к деньгам и статусу, так что оставалась только работа, наводившая на нее скуку. Замужество, домашнее хозяйство и воспитание ребенка приблизили ее мечты к земле, и все же не настолько, чтобы изображать энтузиазм по поводу передачи недвижимого имущества. Жизнь опять принадлежала ей, впервые после университетских дней, а из детей цветов специалисты по недвижимому имуществу получаются редко.

Алисон отправилась работать в городской юридический центр, в группу не вписывающихся никуда адвокатов, субсидируемых благотворительными организациями по защите беззащитных. Ее клиентами были в основном женщины, негры и безумные белые, не безумнее, впрочем, чем Ларио Фетц. Самым первым ее делом в Центре была защита Ларио на его двадцать девятом суде за антисоциальное поведение. Он пришел, подпрыгивая, раздавая на ходу мороженое, минуту назад украденное в магазине, владелец которого писал неистовые правые статьи для «Западного информатора».

— Пожалуйста, мороженое. Мисс О'Холиген? Мой новый адвокат? Отлично. Давайте присядем. Ванильное или шоколадное?

— О! Я не… Хорошо, ванильное. Очень мило с вашей стороны, мистер Фетц.

— Нет, мисс О'Холиген, очень мило со стороны этого поганца — Эрла Ф. Пиннета.

— Вы — мое первое дело в суде, мистер Фетц.

— Очень жаль.

— Мы должны быть позитивны.

— Что сделал, то сделал.

— Да, но возможно смягчение. Суд разрешает слушание причин при приговоре. Зачем вы это сделали?

— Зачем? Чтобы оказаться искрой спонтанного восстания неимущих против орудий насилия, в данном случае — против международной табачной компании.

— Да, но после двадцати восьми… теперь уже после двадцати девяти подобных случаев…

— Понимаете ли, неимущие тяжелы на подъем. Они слишком малочисленны по сравнению с комфортабельно зажиточными, и потому думают, что в результате серьезной конфронтации с системой их скорее всего превратят в кашу.

— Разве они не правы?

— Конечно правы, но ведь кто-то же должен быть ложкой дегтя, мисс О'Холиген. Все эти граффити на стенах, запутанные телефонные провода и украденные посылки, подрезания и порча, брошенный ночью в окно кирпич — все это само собой не делается. Я это делаю. По крайней мере, большую часть в этом городе. Че Гевара не однажды указывал на то, как важна партизанская активность для роста сознания и отчаяния бедноты до уровня, необходимого для того, чтобы она решилась наконец взять власть в свои руки…

Первая мысль Алисон была, что Ларио не в своем уме, подобно тому как раньше Дэниел был не в своем уме по поводу современности. Вторая мысль ее встревожила.

— Мистер Фетц, могу я узнать, где вы купили это мороженое?

— Взял, а не купил. У Эрла Ф. Пеннета — живого подтверждения замечания Хрущева о том, что все лавочники — воры. Я перераспределяю часть их богатств.

Алисон выбросила остатки мороженого в корзину для бумаг и быстро сменила тему разговора на порчу частной собственности, в которой обвиняли Ларио. Взобравшись прошлой ночью на лестницу, он в рамках своей кампании против международной табачной компании внес существенные изменения в рекламный щит. Классический образец «бей и беги» Гевары, превратившийся, когда Ларио споткнулся и свалился с верхней ступеньки, в «бей и ковыляй». Во всяком случае, свое дело он сделал. Полиция забрала его в три часа утра, когда он медленно хромал к дому и не смог объяснить, почему весь измазан розовой краской. Старший сержант задержал его для выяснения обстоятельств и дождался восхода солнца.

Когда солнце взошло, полицейские Моран и Бессант с радаром находились на Западном шоссе на утреннем дежурстве. В тумане появилась машина, но пока Бессант направлял на нее радар, она остановилась посреди дороги, метрах в пятидесяти от них. Водитель вышел и замер, недоверчиво глядя в сторону двух полицейских.

— Ты его засек? — спросил Бессант.

— Моран глянул на радар: «Скорость не превысил».

Немного спустя точно то же случилось со второй машиной, потом — с третьей… Все новые и новые автомобили останавливались и выплевывали своих пассажиров, которые, выбравшись наружу, замирали, уставившись на Морана и Бессанта. Бессант несколько раз проверял ширинку, Моран усердно направлял радар на стоящие машины и добросовестно вносил в блокнот скорость — ноль километров в час.

Наконец Бессант достал радиотелефон. Ни о чем таком их не инструктировали.

— База? Радарная точка «семь-девять». У меня тут около восьмидесяти машин приближаются со скоростью, — он глянул на цифры Морана, — ноль километров в час. Что делать? Прием.

— Семь-девять, говорит Монкриф. Что за чушь ты несешь? Ноль километров? Вы что, ребята, захотели месяц пешком походить?

Наконец Бессант заметил, что взгляды и указательные пальцы были направлены куда-то позади них. Он обернулся в тот самый момент, когда взошло солнце и ярко осветило щит с рекламой сигарет на переходе через шоссе. Над словами «Я курю Макколс» размещался обычный ковбой, но если вчера он держал на поводу вздыбленного жеребца, то сегодня жеребца уже не было, а веревка впивалась в гигантский фаллос, вокруг которого кулаки ковбоя сжались в предпоследнем моменте самоублажения.

— Что это он делает? — спросил Моран Бессанта.

— Смотъ-и, мамочка, это дядя Дэниел мне помог.

Алисон вытерла сковородку, поставила ее на плиту и направилась взглянуть на раскрашенную картинку.

— Где, Винни?