Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

– Не удивительно ли, – поразился Чаллонер, – что за странное совпадение! Я и сам доведен едва ли не до крайности и располагаю точно такой же суммой!

– Вы?! – воскликнул Сомерсет. – И однако, царь Соломон во славе своей…

– Увы, с этим приходится мириться. Признаюсь, я на мели, приятель, – сказал Чаллонер. – Кроме той одежды, что сейчас на мне, в моем гардеробе не сыщется даже одних приличных штанов, и, если бы знал как, я тотчас же поступил бы куда-нибудь на службу или занялся коммерцией. Имея сто фунтов капитала, мужчина не может не добиться чего-то в жизни.

– Пожалуй, и так, – откликнулся Сомерсет, – но что мне делать с моей сотней – ума не приложу. Мистер Годол, – добавил он, обращаясь к хозяину лавки, – вы повидали мир: что молодой человек, получивший солидное образование, может сделать с сотней фунтов?

– Смотря по обстоятельствам, – отвечал торговец, вынимая изо рта манильскую сигару. – «Признавай власть денег» – заповедь, совершенно мне чуждая; тут я объявляю себя скептиком. На сотню фунтов вы с трудом проживете год, с несколько большим трудом истратите ее за ночь и без всяких усилий потеряете за пять минут на Лондонской фондовой бирже. Если вы принадлежите к числу тех, кто борется с судьбой, то столь же полезен, как и сотня фунтов, вам будет пенс, а если вы из тех, кто прозябает, сетуя на судьбу, то пенс у вас в руках окажется столь же бесполезен, как и сотня фунтов. Когда сам я внезапно обнаружил, что остался в жестоком мире один, без денег, помощи и поддержки, мне посчастливилось вспомнить, что я владею одним искусством, а именно умею отличить хорошую сигару. Вы обладаете хоть какими-нибудь знаниями, мистер Сомерсет?

– Не знаю даже законов, – откликнулся тот.

– Ответ, достойный мудреца, – констатировал мистер Годол. – А вы, сэр? – продолжал он, обращаясь к Чаллонеру. – Могу ли я, как друг мистера Сомерсета, задать вам тот же вопрос?

– Что ж, – проговорил Чаллонер, – я недурно играю в вист.

– Сколько сыщется в Лондоне людей, – сказал торговец, – у которых тридцать два зуба? Поверьте, молодой джентльмен, тех, кто недурно играет в вист, в Лондоне найдется еще больше. Вист, сэр, распространен чрезвычайно широко; умение играть в вист – достижение невеликое, сродни способности дышать. Однажды я познакомился с юнцом, который объявил мне, что усердно изучает науки, готовясь стать лорд-канцлером Англии; весьма честолюбивое намерение, несомненно, однако оно несколько уступает замыслу человека, мечтающего зарабатывать на жизнь игрой в вист.

– Боже мой, – произнес Чаллонер, – боюсь, мне придется унизиться до того, чтобы найти службу.

– Унизиться до того, чтобы найти службу? – повторил мистер Годол. – Неужели, если благочинного лишат сана, он унизится, заняв пост майора? Неужели, если армейского капитана уволят со службы, он унизится, вступив в должность рядового судьи? Я не устаю удивляться наивности вашего среднего класса. Он полагает, будто вне его пределов царят всеобщее невежество, грубость и упадок нравов, поражающие всех без разбору, однако на взгляд внимательного наблюдателя все сословия образуют отчетливую, стройную иерархию, каждое звено которой обладает собственными похвальными способностями и знаниями. В силу недостатков вашего образования вы не более способны сделаться простым служащим, чем правителем империи. У ваших ног, сэр, разверзлась бездна, а истинно учеными, требующими подлинного искусства профессиями, единственными, на какие не в силах еще притязать самодовольный дилетант, остаются ремесленные.

– Какой же он напыщенный и высокопарный, – прошептал Чаллонер на ухо своему приятелю.

– Да уж, он неподражаем, – прошептал в ответ Сомерсет.

В эту минуту дверь лавки отворилась, вошел третий молодой человек и довольно робко спросил табака. Он был моложе остальных и отличался какой-то неброской, неповторимо английской пригожестью. Получив свой табак, он закурил трубку и, усевшись на диван, отрекомендовался Чаллонеру, назвавшись Десборо.

– Что ж, Десборо, – осведомился Чаллонер, – вы где-нибудь служите?

– Сказать по правде, – отозвался Десборо, – я решительно ничем не занимаюсь.

– Выходит, у вас есть собственное состояние? – поинтересовался его собеседник.

– Нет, – довольно мрачно отвечал Десборо. – Признаться, я все жду, не подвернется ли какой-нибудь шанс.

– Значит, мы все в одной лодке! – воскликнул Чаллонер. – Может быть, у вас тоже есть всего сто фунтов?

– И того нет, – сказал мистер Десборо.

– Какое жалкое зрелище, мистер Годол, – подвел итог Сомерсет, – трое никчемных юнцов.

– Никчемные юнцы – характерное порождение этого суетливого и пустого века, – изрек торговец.

– Сэр, – возразил Сомерсет, – не соглашусь с вами, что век наш суетливый и пустой, признаю всего один непреложный факт: что я никчемен, он никчемен и что все мы трое совершенно никчемны. На что я гожусь? Я лишь самым поверхностным образом изучил начатки юриспруденции, изящной словесности, географии, математики и имею некоторые практические познания в судебной астрологии; и вот лондонская жизнь с ревом проносится мимо меня в конце этой улицы, а я стою беспомощный, как младенец. Я испытываю безграничное презрение к своему дяде, но стоит ли отрицать, что без него я просто распадусь на отдельные элементы, словно нестойкий химический состав? Я начинаю понимать, что необходимо досконально знать хоть что-нибудь, пусть даже литературу. И все же, сэр, отличительная примета этой эпохи – светский человек; он обладает множеством самых разнообразных знаний, он повсюду чувствует себя как дома, он видел жизнь во всех ее проявлениях, и не может же привычка к подобному существованию не принести какие-нибудь плоды. Я полагаю себя светским человеком, получившим утонченное образование и воспитание, талантливым cap-à-pie[7]. А вы, мистер Десборо?

– Да-да, – откликнулся означенный молодой человек.

– Что ж, мистер Годол, вот перед вами три светских человека, не имеющих на троих ни единой службы, ремесла или какого-либо полезного занятия, однако заброшенных волею судьбы в стратегический центр Вселенной (вы ведь позволите мне именовать так Руперт-стрит?), в самое средоточие людского океана, в пределах слышимости самого непрерывного звона монет, какой только оглашал поверхность Земли. Сэр, что же делать нам, цивилизованным людям? Я покажу вам. Вы выписываете какую-нибудь газету?

– Я выписываю, – торжественно изрек мистер Годол, – лучшую газету на свете, «Стандард».

– Отлично, – резюмировал Сомерсет. – Сейчас я держу ее в руках, и что же она такое, как не глас целого мира, телефон, без конца оповещающий о нуждах и потребностях людских? Я открываю ее, и на что же упадет первым мой взгляд – нет, не на рекламу пилюль Моррисона, – а, да, конечно, вот то, что я искал, здесь и чуть выше, вот где ахиллесова пята, слабое место, прореха в доспехах общества… Вот призыв о помощи, вот завуалированная жалоба на несправедливость, вот благодарность, готовая принять осязаемую, материальную