Изменники родины - Лиля Энден

Липнинский радиоузел обыкновенно работал от семи часов утра до часу дня; затем радио умолкало до шести часов вечера; от шести часов до двенадцати ночи бывали вечерние передачи.

Но в один солнечный июньский день, накануне выходного, этот порядок неожиданно нарушился: репродукторы заговорили в самое неурочное время — около трех часов дня.

— Внимание! Говорит Липня! Внимание! Внимание! Говорит Липня! — разносился по предприятиям, квартирам и улицам звонкий, отчетливый голос дикторши Маруси Маковой; голос этот звучал так настойчиво, что все липнинцы поневоле «обратили внимание» и стали прислушиваться.

— Завтра, двадцать второго июня 1941 года, в Липне проводится военная игра! — насколько раз повторило радио, — сегодня, двадцать первого июня, с десяти часов вечера объявляется военное положение!.. Ходить по улицам разрешается только по особым пропускам, выданным комиссией при райисполкоме; все окна должны быть завешены; все рабочие и служащие должны находиться на своих постах по месту работы; уклонение от участия в военной игре будет рассматриваться, как прогул…

— Вот тебе и выходной! Погуляли!..

— У меня же картошка не скучена!..

— А базар завтра будет или нет?..

— А я-то на рыбалку завтра собирался!..

— Если как прогул засчитают, могут и принудиловку влепить…

Так реагировали жители маленького захолустного городка на постановление своих властей.

А черные тарелки репродукторов продолжали сообщать новые подробности военной игры:

— По всем предприятиям и учреждениям должны быть немедленно организованы посты противовоздушной обороны и санитарные посты, а также отряды патрулей для проверки и охраны улиц города…. Напоминаю, что все окна должны быть завешены и никто не имеет права ходить по улицам без пропуска после десяти часов вечера. Ответственными за проведение игры назначены следующие товарищи…

Следовал длинный список фамилий, в котором было поименовано все липнинское начальство, от председателя райисполкома до председателя инвалидной артели.

— Вела передачу Макова! — сказал наконец районный радиоузел и замолчал.

* * *

— Вот не было печали! — с усмешкой, плохо скрывавшей досаду, проговорил, прослушав объявление, главный инженер и заместитель начальника строительства льнокомбината Николай Сергеевич Венецкий, имя которого тоже значилось в списке, — две ночи не спал, теперь еще третью придется здесь околачиваться!..

Накануне он ездил в командировку на соседнюю станцию Коробово; до этой станции было всего двадцать километров, но пригородный поезд ходил только от Днепрвска до Липни и до Коробова не доходил, а единственный почтовый в оба конца проходил этот отрезок пути в ночное время.

Начальник строительства Шмелев поднял от бумаг свою большую, лысеющую голову и тоже усмехнулся в ответ на замечание своего помощника:

— Ничего, Николай Сергеич, человек ты молодой, — тебе можно и неделю не спать… Кстати, возглавлять у нас всю эту историю придется тебе: я сегодня вечером в Днепровск поеду.

Венецкий встал из-за стола и начал ходить взад и вперед по кабинету; Шмелев окинул внимательным взгядом его статную фигуру и молча вытащил из-под стекла на своем столе цлую груду записок и заявлений и принялся их разбирать.

— Александр Федорович, когда же вам пришлют заместителя? — спросил инженер, останавливаясь перед столом начальника.

— А ты кто? — буркнул Шмелев, не поднимая глаз от бумаг.

— Так я же врид!.. Хронический врид! — воскликнул Венецкий.

— Ну, и будь хроническим вридом!.. Нагрузка, правда, у тебя получается не маленькая, но ты выдержишь — не из слабых!..

— Вы даже не напоминаете в тресте, чтоб прислали?

— Заместителя-то? — Шмелев поднял глаза. — Милый мой! Я не только не напоминаю, а всеми силами стараюсь, чтобы все начальство забыло, что у меня заместитель не настоящий, а врид!..

Николай Сергеевич насмешливо поклонился.

— Спасибо большое! Докуда же вы мне прикажете во вридах сидеть?

— Ты же сам сказал, что — ты — хронический врид — ну, и сиди до конца строительства! Теперь уже не так много осталось. Лучшего заместителя, чем ты, мне все равно не пришлют… — говоря, он почти механически что-то писал на уголках бумажек. — Беда, что ты беспартийный, был бы ты в партии, тебя бы в два счета утвердили постоянным… А раз ты беспартийный, договориться трудно… А чтоб мне посадили на голову какого-нибудь дурака или бюрократа — не хочу!.. Сиди во вридах и работай!

— С вами не сговоришься — вздохнул Венецкий. — А знаете — я еще в прошлом году хотел прогулять, чтобы избавиться от этого заместительства: вам тогда пришлось бы меня уволить…

— Почему же не прогулял? Струсил?

— Нет, опоздал: пока собирался, новый указ вышел.

— Ага!.. Принудиловки не захотел?! Ну, кто зевает, тот воду хлебает… Но хватит шутить! — Шмелев вдруг резко переменил тон и заговорил очень серьезно. — Давай поговорим по существу: ты мне нужен, Николай Сергеич, ты это прекрасно знаешь сам! Когда я оставляю дело на тебя, я спокоен и уверен, что все будет сделано, как надо, не хуже, а даже лучше, чем если бы я сам распоряжался. Дело ты знаешь и любишь, и рабочие тебя любят. Подавай-ка ты в партию — тебе давно пора! Я тебе дам рекомендацию, вторую даст Клименков или Савельев. А когда ты будешь кандидатом, тебя утвердят постоянным заместителем, пришлют кого-нибудь в помощь по инженерной части и все будет в порядке!

Красивые глаза Венецкого потемнели.

— Я… пока не буду подавать в партию… — проговорил он, и его мягкий баритон прозвучал непривычно глухо.

— Почему это? Думаешь — не заслужил?

Венецкий промолчал.

— Напрасно! — сказал Шмелев, подумавший, что это молчание является знаком согласия, — У нас получается так: карьеристы, шкурники — лезут в партию всеми првдами и неправдами, а честные и дельные люди — скромничают.