Места не столь населенные - Моше Шанин

Было пять утра: время, когда приходит вор, неприятель или смерть. Иван, тогда еще не Косоротик, появился в Лево-Плосской. В руках он нес табурет.

Бродяжек здесь не любят, потому что их не за что любить. В этих краях еще не закрывают дома на замки: приставляют к двери батожок или суют в кольцо. Но старинные законы гостеприимства забыты. Левоплоссковские забыли, как двести лет назад некий Руф, шедший в Вельск на учебу из Окичкино – первый день из десяти в пути, – остался недоволен левоплоссковским угощением. Много роста было в Руфе, и много силы, дурацкой силы; и много пустого места было у него внутри. Сначала он съел рыбник с лещом, с лещом – поперек себя шире, потом он съел пирог с брусникой и три пустых шанежки. Хозяйка поняла тогда, что ей не выиграть этой войны с пустотой и пожалела дать Руфу еще пирогов. Руф рассердился, обругал хозяйку и опрокинул кое-чего из мебели, а потом еще столкнул в овраг старую левоплоссковскую часовенку и порушил завор за деревней…

Иван же был похож на бродягу, и он был бродяга. Он не стал стучаться в двери, заглядывать в окна, а прошел по старой дороге мимо домов, часовни, пекарни, столовой, медпункта, двух магазинов и поднялся на подвесной мост. Там он выбрал место для обзора, сел на табурет и закурил.

Утренняя ленивая сырость висела у берегов. Деревня жалась к реке, выгибаясь. Река текла медленно, бесшумно уползая за поворот. На дальнем холме не стаяла шапочка первого снега, и теперь он похож на ромовую бабу. Петушиный крик и скучный брех собак обрывались ветерком, сносились набок… За три часа по мосту прошло несколько человек. Мост качался сначала в такт шагам, а потом и вперехлест, не скоро успокаиваясь. Все нравилось кругом Косоротику, и тогда он сказал: «Подходит!» – и направился в сельсовет, заранее замеченный. Все сельсоветы выдает флаг, относительно свежая покраска и прибранный памятник напротив.

Главы сельсовета, Тарбаева Федора, на месте не оказалось, ждали с минуты на минуту. Сельсоветские барышни, погрязшие в бумагах, в полотнищах таблиц сельхоззаготовок с мелкими цифрами, засыпали Ивана вопросами. Иван отвечал уклончиво, мысля себе, что пастух не разговаривает с овцами, – пастух разговаривает с пастухом, и к приходу начальства запутал барышень окончательно.

В кабинете главы Иван отодвинул стул и сел на свой табурет.

– Начальник, – сказал Иван, – Жить хочу у вас.

– Э, – ответил Федор, – Хорошие у тебя портки, козырные.

Штаны у Ивана были сшиты из бархатного советского знамени, с бахромой по краю и с кисточкой: надпись «вперед, к победе» шла по ляжке, а из-за колена выглядывал вышитый Ленин.

– Народ у нас простой как стружка, как опилок, – продолжил Федор, – Пройдись, поспрошай, может, примет кто… К Бобину на лесопилку сходи – работники нужны.

– Робин Бобин Барамбек скушал сорок человек, – ответил на это Иван, встал, открутил ножку у табурета и достал из нее свернутые в ничто деньги. – Пастух не говорит с овцами, пастух говорит с пастухом…

Денег там было – три года безбедной левоплоссковской жизни на всем готовом.

– Народ у нас простой как стружка, как опилок, как гвоздь, как трава, – сказал глава и потянулся к телефону. В пятнадцать минут судьба Ивана была решена, и был заочно, не выходя из кабинета, куплен дом, и сделана прописка.

Ну а потом, конечно, Иван сбегал в магазин. Сели втроем, с главой, с Геной Кашиным – участковым: за знакомство, за новоселье и вообще. Иван ждал вопросов, и он их дождался; вопросов о том, как выходит такая петрушка, что человек на старости лет угла не имеет, путешествует пешком и деньги хранит в ножке табурета.

Иван расстегнул ворот и приготовился рассказывать. Он начал с одного мартовского воскресенья.

Он начал с одного мартовского воскресенья – и не ошибся.