Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Джером Клапка Джером

Владельца бара провели наверх. Тихо прикрыв за собой дверь, он почтительно кашлянул.

— Ну, мистер Питерс (назовем его Питерс), — сказал каноник, — что случилось?

— Сэр, — отвечал мистер Питерс, тщательно подбирая слова. — Я насчет этой самой аренды. Я на вас, на джентльменов, надеюсь, что вы как-нибудь там устроите, чтобы аренда была на двадцать один год, а не на четырнадцать.

— Боже праведный! — воскликнул каноник, возмущенно вскакивая с места. — Неужели вы пришли ко мне в одиннадцать часов ночи, да еще в воскресенье, чтобы говорить о своей аренде?

— Не только для этого, сэр, — отвечал Питерс, ничуть не растерявшись. — Есть еще одно дельце, насчет которого мне хотелось с вами поговорить — вот оно. — С этими словами он положил перед каноником саквояж епископа и рассказал всю историю.

Каноник глядел на мистера Питерса, а мистер Питерс глядел на каноника.

— Тут, должно быть, какая-то ошибка, — сказал каноник.

— Никакой ошибки, — сказал Питерс. — Как только я его заприметил, я сразу смекнул, что тут дело нечисто. К нам такие не захаживают, и я видал, как он прятал лицо. Если это не наш епископ — значит, я ничего не смыслю в епископах, вот и все. Да и потом, вот же его саквояж и вот его проповедь.

Мистер Питерс скрестил руки на груди и ждал, что скажет каноник. Каноник размышлял. В истории церкви подобные случаи известны. Почему бы им не повториться?

— Кто-нибудь, кроме вас, знает об этом?

— Ни одна живая душа, — отвечал Питерс, — пока.

— Мне кажется… мне кажется, мистер Питерс, — сказал каноник, — что нам удастся продлить вашу аренду до двадцати одного года.

— Душевно вас благодарю, сэр, — сказал мистер Питерс и ушел.

На следующее утро каноник явился к епископу и положил перед ним саквояж.

— А-а, — весело сказал епископ, — так он прислал его с вами?

— Да, сэр, — отвечал каноник. — И слава богу, что он принес его именно мне. Я считаю своим долгом, — продолжал каноник, — сообщить вашему преосвященству, что мне известны обстоятельства, при которых вы расстались с этим саквояжем.

Взгляд каноника был суров, и епископ смущенно засмеялся.

— Пожалуй, мне не следовало так поступать, — сказал он примирительно, — но ничего, все хорошо, что хорошо кончается, — и епископ рассмеялся.

Каноник не выдержал.

— О, сэр! — воскликнул он с жаром. — Во имя создателя… ради нашей церкви, умоляю вас… заклинаю вас никогда не допускать этого впредь.

Епископ разгневался.

— В чем дело? Какой шум вы поднимаете из-за пустяка! — воскликнул он, но, встретив страдальческий взгляд каноника, умолк.

— Как к вам попал этот саквояж? — спросил он.

— Мне принес его владелец «Скрещенных Ключей», — отвечал каноник, — вчера вечером вы его там оставили.

Епископ разинул рот и тяжело опустился на стул. Придя в себя, он рассказал канонику, что произошло в действительности, — и каноник до сих пор старается этому поверить.

Из сборника

«НАБРОСКИ ЛИЛОВЫМ, ГОЛУБЫМ И ЗЕЛЕНЫМ»

1897

Человек, который хотел руководить

Двумя годами позже он едва не потерял левый глаз, показывая кошке, как нужно перетаскивать ее котят, не причиняя им боли. Приблизительно в эту же пору его сильно ужалила пчела, которую он хотел пересадить с одного цветка, где, как ему казалось, она попусту тратила время, на другой, более богатый медовым соком.

Он жаждал помогать другим. Он мог просидеть целое утро перед старой наседкой, объясняя ей, как нужно высиживать яйца; он охотно отказывался от послеобеденной прогулки за ягодами и оставался дома ради того, чтобы щелкать орехи для своей любимой белки.

Не достигнув семи лет, он уже указывал матери, как нужно обращаться с детьми, и упрекал отца в том, что тот его неправильно воспитывает.

В детстве он больше всего любил присматривать за другими детьми. Это доставляло ему огромное удовольствие, а им — не меньшее огорчение. Он возлагал на себя эту беспокойную обязанность добровольно, без всякой мысли о награде или благодарности. Ему было все равно, старше ли эти дети, чем он, или моложе, сильнее или слабее, — где бы и когда бы он их ни встретил, он тотчас же начинал присматривать за ними. Однажды во время школьного пикника из отдаленной части леса послышались крики. Учитель пошел выяснить, в чем дело и увидел такую картину. Поплтон лежал ничком на земле, а на нем сидел верхом его двоюродный брат, в два раза тяжелее и крепче его, и размеренно дубасил поверженного кулаками. Освободив несчастную жертву, учитель спросил:

— Ты почему не играешь с маленькими? Зачем суешься к большим?

— Простите, сэр, — последовал ответ. — Я присматривал за ним.

Он стал бы присматривать и за Ноем, если бы тот попался ему под руку.

Он был очень добрый мальчик и, когда учился в школе, охотно позволял всем списывать со своей грифельной доски. Он даже настаивал, чтобы его товарищи это делали. Он желал им добра. Но так как его ответы всегда оказывались абсолютно неверными и отличались неподражаемой, одному только ему присущей нелепостью, то и результаты для его последователей бывали плачевными; и с легкомыслием, свойственным юности, которая, не принимая во внимание побуждений, судит только по результатам, они поджидали его у выхода и нещадно колотили.

Вся его энергия уходила на поучение других; на собственные дела уже ничего не оставалось. Он приводил неопытных юнцов к себе домой и обучал их боксу.

— Ну-ка, попробуй, ударь меня в нос, — говорил он, становясь в оборонительную позицию. — Не бойся, бей изо всех сил.

И юнец бил… Как только наш герой вновь обретал дар речи и немного унималась кровь, струившаяся из его носа, он с жаром начинал объяснять противнику, что тот все сделал не так