Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Джером Клапка Джером

Показывая новичкам во время игры в гольф, как следует бить по мячу, он дважды подшибал себе ногу и каждый раз после этого хромал целую неделю. А что касается крикета, то я помню, как однажды из его воротец аккуратно выбили среднюю стойку, как раз в тот момент, когда он с увлечением объяснял кому-то из игроков, как следует атаковать ворота противника. После этого он долго пререкался с судьей о том, выбыл он из игры или нет.

Рассказывают, что при переходе через Ла-Манш во время шторма он в крайнем волнении взбежал на мостик и уведомил капитана, что «только что видел огонь в двух милях слева». А когда ему случается ехать в омнибусе, он непременно садится рядом с кучером и все время указывает ему на разные предметы, которые могут помешать их передвижению.

В омнибусе-то и началось наше знакомство. Я сидел позади двух дам. Подошел кондуктор получить плату за проезд. Одна из дам вручила ему шестипенсовую монету и сказала: «До Пикадилли-Серкус», что стоило два пенса.

— Нет, — сказала другая. — Я ведь должна вам шесть пенсов. Вы дайте мне четыре пенса, и я заплачу за нас обеих. — И она подала кондуктору шиллинг.

Кондуктор взял шиллинг, выдал два двухпенсовых билета и стал соображать, сколько он должен дать сдачи.

— Очень хорошо, — сказала та дама, что дала ему шиллинг. — Дайте моей приятельнице четыре пенса. — Кондуктор повиновался. — Теперь вы дайте эти четыре пенса мне, — приятельница отдала их ей. — А вы, — заключила она, обращаясь к Кондуктору, — дайте мне восемь пенсов, и мы будем в расчете.

Кондуктор недоверчиво отсчитал ей восемь пенсов — одну монетку в шесть пенсов, полученную от первой дамы, одну в пенни и еще две по полпенни, из своей сумки — и удалился, бормоча себе под нос, что он не арифмометр и не обязан считать с быстротой молнии.

— Теперь, — обратилась старшая дама к младшей, — я должна вам шиллинг.

Я думал, что на этом все кончится, как вдруг румяный джентльмен, сидевший по другую сторону прохода, очень громко заявил:

— Эй, кондуктор, вы обсчитали этих дам на четыре пенса!

— Кто кого обсчитал на четыре пенса? — негодующе откликнулся кондуктор с верхней ступеньки. — Билет стоит два пенса.

— Два раза по два пенса это не восемь пейсов! — с жаром возразил румяный джентльмен. — Сколько вы ему дали, сударыня? — обратился он к первой из молодых дам.

— Я дала ему шесть пенсов, — ответила дама, заглянув к себе в кошелек. — А потом, помните, я дала еще четыре пенса вам, — добавила она, обращаясь к своей спутнице.

— Дорогие же вышли билетики, — заметил простоватого вида пассажир, сидевший сзади.

— Ну что вы, милочка, как это может быть?! — ответила другая. — Ведь я с самого начала была должна вам шесть пенсов.

— Да нет же, я вам дала, — настаивала первая.

— Вы дали мне шиллинг, — сказал, возвращаясь, кондуктор и уставил обвиняющий перст на старшую даму.

Старшая дама кивнула.

— А я вам дал один шестипенсовик и два по пенни, ведь так?

Дама подтвердила.

— А ей, — указал он на младшую даму, — я дал четыре пенса. Так?

— Которые, помните, я отдала вам, — подхватила младшая дама, повернувшись к старшей.

— Позвольте, так это значит, меня обсчитали на четыре пенса! — возопил кондуктор.

Тут опять вмешался румяный джентльмен:

— Но ведь другая дама еще раньше заплатила вам шесть пенсов.

— Которые я отдал ей, — и кондуктор снова направил обвиняющий палец на старшую даму. — Нету у меня этих проклятых шести пенсов. Обыщите мою сумку, коли хотите! Ни одной монеты в шесть пенсов нет.

К этому времени никто уже не помнил, как было дело, и все спорили, противореча сами себе и друг другу.

Румяный джентльмен взялся восстановить справедливость, и, раньше чем омнибус достиг Пикадилли-Серкус, трое пассажиров уже пригрозили, что будут жаловаться на кондуктора за непристойные выражения. Кондуктор вызвал полисмена и с его помощью записал фамилии и адреса обеих дам, намереваясь по суду взыскать с них четыре пенса (которые они, кстати сказать, очень хотели ему отдать, но румяный джентльмен категорически им это запретил). К концу пути младшая дама вполне уверилась в том, что старшая хотела ее обмануть, а старшая, не снеся такой обиды, ударилась в слезы.

Румяный джентльмен, так же как и я, ехал дальше, до вокзала Чаринг-Кросс. У кассы выяснилось, что оба мы берем билеты до одной и той же станции, и мы поехали вместе. Всю дорогу он продолжал обсуждать вопрос о четырех пенсах.

Мы расстались у калитки моего дома, и он выразил необыкновенную радость по поводу того, что мы соседи. Что так привлекало его во мне, я не мог понять. На меня он нагнал смертельную скуку, и я отнюдь не поощрял его восторгов. Впоследствии я узнал, что, по странному свойству своего характера, он очаровывался всяким, кто только не оскорблял его открыто.

Три дня спустя он без доклада вломился в мой кабинет, по-видимому, уже считая себя моим закадычным другом, и рассыпался в извинениях, что не зашел раньше. Я охотно простил ему эту маленькую небрежность.

— По дороге к вам я встретил почтальона, — сказал он, вручая мне голубой конверт. — И он мне дал вот это для вас.

Я увидел, что это счет за воду.

— Вы должны протестовать, — продолжал он. — Это за воду по двадцать девятое сентября, а сейчас только июнь. И не думайте платить вперед.

Я ответил что-то в том духе, что за воду так или иначе нужно платить, так не все ли равно когда — в июне или в сентябре.

— Не в том дело, — загорячился он. — Важен принцип. С какой стати вам платить за воду, которую вы еще не использовали? Какое они имеют право требовать с вас то, чего вы не должны?

Говорил он красноречиво, а я был так глуп, что стал его слушать. Через полчаса он убедил меня, что речь здесь идет о моих правах человека и гражданина и что, если я заплачу эти четырнадцать шиллингов и