Путь Абая. Книга III - Мухтар Омарханович Ауэзов

которых мы тебе намекнули! - воскликнул он. - Может, пребывая на чужбине, ты узнал про другие? - едко спрашивал он. - Хотя и сомневаюсь, что узнанное тобой на каторге может пригодиться нам в степи.

- Отчего же сомневаешься, Ореке?

- Кого ты мог встретить на каторге? Одних убийц да насильников, которых белый царь сослал туда, надев им на руки, на ноги железные кандалы. Можно ли научиться чему хорошему от такого сброда?

Базаралы улыбнулся в бороду.

- Так ты думаешь, что на каторге собраны одни разбойники, убийцы и грабители караванов?

- А кто же еще? Я ведь говорю про русских. Это их каторга.

- И что же, у русских нет своих Базаралы, которых безвинно загнали на каторгу русские Кунанбаи и Такежаны?

- Есть такие, нет таких - нам все равно! А тебе-то зачем они? Ты человек из Сары-Арки, у тебя своя дорога, у них своя.

Не стал больше тратить лишних слов Базаралы, спор был бесполезен. Он мог рассказать, если бы захотел, сколько было на царской каторге русских мастеровых, ученых людей, крестьян - истинных борцов за справедливость, бесстрашных бунтарей... Но, не желая больше разговаривать на эту тему, Базаралы неожиданно повернулся к акыну Арипу, учтиво заговорил с ним:

- Твои песни были хороши, джигит! Спой еще что-нибудь!

В племени Сыбан были свои влиятельные роды - Жан-кобек, Салпы, такие же, как и в племени Тобыкты его самый богатый род Иргизбай. Арип, один из знатных людей Жанко-бек, в душе таил соперничество и скрытую ненависть к кичливым потомкам Кунанбая. Он был из тех байских отпрысков, которым милее стала городская жизнь, и проводил почти все время в Семипалатинске, жил широко, принимал гостей и, выучив русский язык, был признан мырзой среди казахов-горожан. Не был чужд сочинительству, неплохо пел, играл на домбре. Одевался ярко, пышно, как настоящий знаменитый сал. С Оразбаем и Жиренше он сблизился уже давно.

Внимательно слушая разговоры больших людей Тобыкты, он понял, что к чему, кто с кем - и мотал себе на ус. Когда Базаралы резко прервал начатый Оразбаем разговор, который заинтересовал и Арипа, последний сделал вид, что он не знает подоплеки дел, и потому легко согласился с предложением Базаралы - беседу закончить и перейти к песням. Но когда он начал петь, выказывая недюжинную способность импровизации, все присутствующие, а в особенности его друзья, баи и бии тобыктинцы, невольно заулыбались. Особенно довольным должен был остаться Оразбай. Лишь один База-ралы переменился в лице и, прищурившись, настороженно смотрел на поющего акына.

Когда в цепях ты уходил, Народ слезами проводил Тебя туда, где жизни нет... Но минул ряд тяжелых лет, Дошел до бога жар молитв: Услышав грохот новых битв, Ты, словно лебедь, прилетел, На озеро родное сел.

Оразбай, Жиренше и другие, присно с ними, восторженно зашумели, славословя певца:

- Уа! Хорошо!

- Барекельди! Молодец!

- Рахмет!

- Лихо взлетел! Лети дальше!

Вдохновленный похвалами, импровизатор, выпрямившись, положив на колени инструмент, перешел на пение без сопровождения домбры.

Кто был смелей, отважней вас, Базаралы и Балагаз?

Два скакуна, два тигра, два Могучих и бесстрашных льва, Вы повергали в прах врагов! Всегда, батыр, ты был готов Вскочить на верного коня. Благословляла вся родня Того, кто был ее щитом.

Скажи мне, плачут ли о том, Кто не привлек к себе сердца? Тебя ж, как брата, как отца, Оплакивал степной народ: «Где он, вернейший нам оплот?» Акыны пели о тебе, О яростной твоей борьбе

И называли скакуном, Летящим, словно божий гром... И слышал я, что тот скакун Ворвался раз в чужой табун И кобылицу там познал, Что так ревниво охранял Кривой какой-то жеребец.

Не помню, чей он был отец?..

При последних словах песни Жиренше ущипнул за ляжку сидевшего рядом Оразбая и закатился дробным хохотом. Все собравшиеся в доме знали, в чем смысл этих строчек, а те, для которых Нурганым, младшая токал Кунанбая (та самая «кобылица»), была ненавистна, даже подскочили на месте и радостно запереглядывались между собой, словно на их глазах беркут упал на лисицу и добыл ее.

Но Базаралы мгновенно разгневался, ударом сверху наложил свою тяжелую руку на домбру акына и глухим, львиным рыком пригрозил:

- Не смей! Закрой рот... не смей обливать грязью Нурга-ным! Это бесценный для меня человек!

Однако Арип, сын гордых Сыбан, не снес обидных для себя слов и в ярости мелкой мести резко отвел руку Базаралы от своей домбры. Частыми ударами пальцев заиграл на ней вступление. Потом запел, мстительно поглядывая на Базара-лы сверкающими глазами:

Казался тулпаром, а оказался клячей худой.

Не зря говорят, что в коне лишь порода ценна!

Пусть прадед был бий, но отец - табунщик простой,

И видим мы все, что коню - три барана цена!...

Когда Арип закончил петь, люди вновь загалдели, рассыпались в похвалах, со всех сторон снова зазвучало «Барекель-ди!», «Рахмет!». Будто речь шла не о только что созданной песне, еще не представшей ни на одном поэтическом состязании, а о знаменитом произведении знаменитого акына! Жи-ренше с довольным видом, для пущей важности цедя редкие слова, сказал:

- Вы слышали этого дерзкого певца? Так и шибает в самый лоб! От его беспощадных слов не уйти, как лисице не уйти от когтей беркута! А слова так и льются!.. Барекельди!

Базаралы прекрасно понимал, что акын Арип решил начать во здравие, а кончить за упокой. Вначале ему хотелось угодить Оразбаю и слегка задеть Базаралы, не поддержавшего его разговор, но потом Арип, задетый резким окриком джигита, разозлился и решил напомнить ему, что сам он тоже не из последнего рода. «Может быть, ты и был когда-то горной вершиной, а теперь - какая тебе цена? Всего три барана», -говорил он в своей песне...

Базаралы спокойно и внимательно рассматривал акына, словно изучая его. Такая способность человека лицемерно восхвалять, при этом подбрасывать к великой хвале ложечку яду, удивляла могучего, усталого джигита, давно отвыкшего от некоторых особенностей родных степных нравов. Лицо его побледнело, отчего стало тускло-серым, Базаралы нахмурился, смолк и ушел в себя.

Но вскоре в дом нагрянула целая толпа новых гостей. Это была молодежь из аула Акшокы, которых послал Абай. Джигиты с порога бросились к Базаралы, увидев его в глубине комнаты, сидящим среди людей. Зазвучали мужские взволнованные голоса.

- Ойба-ай, наш славный Базеке! Живой?

- Дорогой агатай!

- Опора ты наша! Достойный ты наш!

- Ассалаумалейкум, ага! С приездом!

- Удачи во всем, Базеке!

Базаралы