Стыд - Виктор Строгальщиков

— Как штанишки, Храмов? — спросил он, прикладывая снова острие. — Если что, могу сносить в деревню постирать.

— А сейчас сами заберут, — ответил Храмов, и Лузгин услышал лязг передернутого автоматного затвора. — Командиир! — закричал Храмов. — К нам из деревни делегация.

Лузгин вскочил на ящик и выглянул над бруствером. По дороге от деревни к блокпосту шли люди плотной темной кучкой, и первый что-то вез на низкой громыхающей тележке.

7

Пулемет, похожий на автомат Калашникова, только с длинным стволом, круглой патронной коробкой и двумя короткими сошками для упора, лежал на тележке. Возле стояли Дякин и Махит, а позади них те двое, из самообороны, и еще четыре деревенских мужика с хмурыми серыми лицами. Сержант Коновалов стоял к ним лицом без оружия, сунув руки в карманы хэбэшных штанов, но по бокам от него два солдата держали автоматы у пояса на изготовку и озирались по сторонам, словно ждали кого-то еще.

— Ну, — сказал Коновалов. — Ну и хули?

Славка Дякин оглянулся на Махита, но тот молча смотрел на сержанта, сложивши руки на причинном месте, как футболист в момент пробития штрафного. Лузгин глядел в лицо Махиту до тех пор, пока тот не почувствовал взгляд и не встретился с Лузгиным глазами. Что же вы, дурни, наделали, думал Лузгин, и как теперь все это расхлебывать будете?

— Вот, — Дякин ладонью указал на пулемет. — Стреляли из него.

— Да ну! — с издевкой сказал Коновалов. — И кто стрелял?

— Алдабергенов, — произнес Махит, переводя холодный взгляд на Коновалова.

— Он пьяный был, — добавил Дякин.

— Кто-кто стрелял? — Коновалов вынул руки из карманов. — Узун стрелял? Вы что, ребята… Алдабергенов в нас стрелял?

— Он был пьян, — сказал ровно Махит.

— Все равно не поверю, — с угрозой в голосе произнес Коновалов. — Он живой или мертвый?

— Мертвый он, — ответил Дякин.

— Да сами же его и шлепнули, наверно, — сказал солдат, слева от Коновалова. — Один нормальный человек был среди вас, уродов, вот вы его и кончили.

— Ваш снайпер попал ему в голову, — Махит длинным пальцем показал на себе, куда попал снайпер Потехин. — Можете пойти и посмотреть.

— Посмотрим, — недобро сказал Коновалов.

— Ваш снайпер застрелил и мать Алдабергенова.

— Что ты сказал? — Коновалов наклонил голову к плечу.

— Какая мать, при чем тут мать, Махит? Порядок в деревне не держите, а говорите — мать. Какая мать?

— Мать Алдабергенова.

— Ты понимаешь, — шагнул вперед Дякин, — она, видать, стрельбу услышала и полезла сдуру на чердак, ну, туда, за сыном, ну и, это, попалась, значит… Ну, в нее попало…

— Сам виноват, — сказал Коновалов. — Не стрелял бы, и мать не полезла.

— Да кто же спорит, — развел руками Дякин.

— Все равно не верю, что Узун стрелял.

— Он был пьян, — повторил Махит.

— А что же ты, начальник, позволяешь своим мусульманам водку жрать? — спросил сержант и сплюнул под ноги.

— Разве я научил его пьянству? — сказал Махит не сержанту, а Лузгину.

— Кончай болтать, Махит! — прикрикнул Коновалов. — Скажи спасибо, что мы дергаться не стали. Могли бы пол-деревни в ответ раздолбать, и нам бы никто слова не сказал.

— Да ладно же, Василий, — подал голос Дякин. — Ну, случилось и случилось. У вас же ведь никто не пострадал, да?

— Да если бы хоть одного, — помахал кулаком перед дякинским носом сержант, — вы до сих пор по подвалам бы ныкались! Откуда знаешь, что Алдабергенов пьяный был? — спросил он с угрозой Махита.

— От младшего брата. Они вместе с утра похмелялись… По русскому обычаю.

— Не зли меня, Махит, — сказал сержант. — Не надо меня злить, я и так очень злой, дальше некуда. Значит, так, — добавил он хозяйским голосом. — Пулемет мы забираем. Убитых не трогать, пока не приедет проверка.

— По нашему закону…

— Обойдетесь, — отмахнулся Коновалов. — Сам Елагин приедет, ему все покажете, он даст команду… Может быть, на экспертизу заберут. Ты понял?

— Я понял, — ответил Махит. — Мы можем идти, командир?

— Идите, — сказал Коновалов и обернулся. — Ты, Дякин, забери корреспондента. И следи за ним, Дякин, чтобы он у тебя не бродил тут, как этот… Потом Елагину отдашь, он его в Казанку увезет. Ты понял?

— Понял, понял, — ответил старый Дякин пацану в военной форме.

— Идите, Владимир Васильевич. — Коновалов шагнул в сторону, освобождая Лузгину дорогу. — И будьте все время у Дякина, вечером вас ротный заберет.

Лузгин пожал плечами, оглянулся и увидел снайпера Потехина, стоявшего поодаль за бетонным блоком.

— Да я все сделаю, Василич, — помахал ему рукой Потехин, и Лузгин не сразу догадался, что речь идет о кастрюле с капустой.

— Воды долей немножко, — сказал Лузгин.

— Нормально все, — ответил весело Потехин. — Я врубился, Василич. Спасибо.

— Ну, давайте, идите, — сказал Коновалов.

Тележку вез один из русских мужиков, Махит с охранниками шел впереди, не оглядываясь, замыкали группу Дякин с Лузгиным. Тележка скрипела и лязгала железными колесами, и Лузгин подумал: почему в руках не принесли, зачем тащили пулемет на этой долбаной тележке, и тут же понял, что Дякин не рискнул нести оружие в руках к обстрелянному только что блокпосту. Не дураки, одобрительно хмыкнул Лузгин.

Дякин шагал рядом молча, и Лузгин нетерпеливо ждал, когда же тот начнет его ругать за самовольную отлучку и даст ему возможность оправдаться и поругать его, Дякина, за то, что бросил друга и ушел надолго. Лузгин уже все выстроил в уме, но Дякин молчал, не ругался и даже не спрашивал, и тогда Лузгин сам спросил у Славки, кто такой Узун Алдабергенов и почему он не должен был стрелять, но все-таки стрелял. Дякин стал рассказывать вполголоса, и Лузгину пришлось слушать с натугой, сквозь грохот и визги тележки, прыгавшей перед глазами по неровностям старого шоссе.

Алдабергенов был местным парнем, отслужившим когда-то в Чечне и болтавшимся в деревне без работы. «Узун» — это кличка, а не имя, по-казахски означавшая «худой». А он и был худым и длинным и дружил с парнями с блокпоста, приносил им самогон и пел с ними русские песни. Как его звали по паспорту, Дякин не помнил. В деревне парня не любили и боялись, он был драчлив и заносчив; говорили, что как-то завязан в торговле наркотой. А кто тут не завязан, сказал Дякин, когда работы нет. Махит не взял его в отряд, Алдабергенов обиделся, просился на контракт к Елагину, его не взяли и туда, но это же не повод, чтобы стрелять, нажравшись, с чердака. Узун много спорил с солдатами, на деньги метал штык-ножи и заводился драться врукопашную. Один разок его слегка побили коллективом, но и это ведь тоже не повод, просто взял и нажрался до чертиков, и никакой он был не мусульманин, рассказывал Дякин.