Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

Сбросив пиджак, Андорфи накинул его Безимени на плечи.

Дурачок Муки уже понял. Для него ведь главное было покончить с работой и добраться до обещанной палинки.

— Ага, съел, съел! — И он показал Козаку кукиш.

— А ты не боишься, Муки? — улыбнулся дурачку Андорфи.

— Пусть его черт боится! — огрызнулся Муки.

Но это было уже слишком даже для привычного к переделкам многотерпеливого Козака.

Да и в кружке зрителей кое-где послышались смешки.

Если он молча стерпит это, тогда конец его авторитету, утвердившемуся здесь с помощью нилашистского террора и личных бандитских подвигов «строителя здания нации».

— Ах ты, мразь! — рявкнул он на придурка. — Ужо я вытряхну тебя из драных твоих портков!

— Ну-ну, потише!

Козак вполне способен был отколошматить придурка, но между ними оказался вдруг Андорфи. Он молча стал между Муки и Козаком, и, как ни изворачивался последний, дотянуться до радостно гоготавшего Муки ему не удавалось.

Но тут сцена приобрела новый поворот.

Девушка-еврейка, окинув взглядом публику, поняла, что только часть ее находит положение забавным. Другая же часть угрожающе ворчала и явно была на стороне Козака против Андорфи.

И девушка по чистой самоотверженности сделала наихудшее из всего, что могла сделать.

Она подскочила к Андорфи и взмолилась:

— Ради нас не надо… пожалуйста! Я боюсь, что…

Козаку, не сумевшему выместить зло на Муки, девушка показалась также вполне подходящей жертвой.

— И правильно боишься, подлая тварь! — взвыл он и, схватив девушку за руку, с силой отшвырнул ее.

В тот же миг Андорфи, не произнеся ни слова, нанес такой удар прямо в физиономию Козаку, что тот описал полукруг и, вытянув перед собой обе руки, шмякнулся об стену.

Бурная развязка не имеет продолжения

Шум, скандал, споры, бурный обмен мнениями, крайне правые, крайне левые, центристы… Одним словом, улица кипела вокруг развернувшихся событий.

Однако главным было то, что учитель музыки Андорфи, обивщик мебели Безимени и дурачок Муки благополучно переправили семейство мелочного торговца в дом под желтой звездой.

Козак, изрыгая дикие угрозы, ринулся в Дом нилашистов за карателями.

Он и не попытался дать сдачи Андорфи, ибо удар, полученный им, поразил даже корчмарку, а уж она-то была достаточно натренирована в области битья и могла судить об этом вполне квалифицированно.

Справившись с миссией грузчика, Андорфи вернулся домой, и в парадном между ним и дворничихой состоялась следующая беседа:

— Господин профессор, я передала вам с уборщицей повестку… Изволили получить?

— Да.

— Но боже мой, господин профессор, уходя в армию, затевать такую историю! Спасать евреев, на брата нилашиста поднять руку! — закрякала дворничиха.

— Подня-а-ать руку? Что значит поднять руку?! — воскликнул Андорфи. — Я просто саданул разок в его поганую рожу, так что он на стену полоз…

— Но за такое и разжаловать могут! Да и эти, что в корчме сидят, того гляди, набросятся… Их уже четверо там собралось.

— Послушайте-ка, милейшая! — проговорил Андорфи. — В каждой стране существуют законы, и за соблюдение их несут ответственность официальные правительственные органы. Я же лишь выполнял закон в самом буквальном его значении. До сих пор, насколько мне известно, венгерский закон не давал нилашистскому окружному начальнику или члену упомянутой партии власти и права преступать закон, опустившись тем самым до уровня бандитов и грабителей с большой дороги. Как человек и как офицер, я воздал по заслугам не нилашисту, а именно бандиту, застав его на месте преступления, когда он оскорблял женщину и терроризировал без всякого на то права нескольких налогоплательщиков, венгерских граждан, живущих своим трудом. Если кто-либо из них высунет рожу из корчмы и встанет мне поперек пути, я застрелю его, как собаку. Шепните им об этом! Ключ от моей квартиры у тетушки Мари. Господь да благословит вас, милейшая!

С этими словами Андорфи вернулся к себе и уложил вещи. Затем надел мундир и сунул в кобуру револьвер, который обычно держал в чемодане, чтобы не оттягивал бок.

Он спокойно запер квартиру. К этому времени как раз подъехало вызванное им такси. Андорфи спокойно сел в него и спокойно покатил на станцию.

Однако в штабе он докладывал о своем прибытии для прохождения службы отнюдь не так спокойно, ибо тотчас заметил, что кое-кто из офицеров, но прежде всего те тыловые крысы, коих устав прежней армии даже не включал в личный состав армии, а именовал «приданной единицей» (они, правда, носили мундир, но исключительно вдали от линии фронта), — так вот, все эти лица отдавали честь уже не согласно уставу венгерской армии, а классическим римским — то есть немецко-фашистским, то есть нилашистским — взмахом руки.

Между тем Козак не нашел в Доме нилашистов окружного начальника и потому прихватил с собой просто двух братьев и засел с ними в «Молодушке»; впоследствии он клялся всем и каждому, что учитель музыки Андорфи быстренько убрался из дому, пока он, Козак, ходил в Дом нилашистов за оружием, чтобы попугать его малость.

Ну что ж! И самые серьезные, самые достоверные исторические труды страдают подчас несколько вольным истолкованием событий. Но если достоверные факты попадаются лишь кое-где среди потока искажений — вот это уже беда.

Роман о закопанных кладах, однако на новый лад

История сия все же претендует на то, что главный герой ее — тележка с левым уклоном.

Следовательно, какие бы сногсшибательные события и пертурбации ни происходили в мире, все это может вписаться в историю тележки лишь постольку, поскольку оказывает непосредственное влияние на ее судьбу.

Смысл политики в умении точно ориентироваться в путаном лабиринте мировой конъюнктуры. Искусство не терпит окольных путей, всевозможных вывертов, иначе оно превращается в бездарную халтуру.

Кровь, ужасы, низменные инстинкты, позорные даже для животного, беспримерное вырождение Человеческого Духа властвовали над земным шаром.

А с тележкой между тем не происходило ничего примечательного.

До одной летней ночи.

Над затемненной столицей сияла полная луна — для одних волшебная, для других зловещая, для кого-то восхитительная или таинственная.

Из квартиры Андорфи через открытые окна лилась фортепьянная музыка. Играл, однако, не учитель, а его сестра. Причем младшая, старшая же слушала.

Сам Андорфи сражался на фронте. Взяв на несколько дней отпуск, он помог своим родственницам, бежавшим от наступающей Советской Армии и конфликтов с румынами, добыть надежные документы и разместиться в его квартире.

Впрочем, трудно было не отметить и не удивиться, что у смуглого узколицего учителя музыки такие светловолосые, круглолицые сестры.

С не менее странными родственницами беседовали в этот чудный лунный вечер артистка и майор на