Монстросити. Панктаун - Джеффри Томас

Габи не стало.

Я подобрал оброненный пистолет, встал и сделал несколько неверных шагов. Пар вокруг моих ног рассеивался и исчезал, словно призрак. Зеленый огонь уничтожил даже зловоние. По крайней мере, большую его часть.

Держа перед собой пистолет, я обследовал квартиру, будто боясь, что плавающая тварь каким-то образом ускользнула, нашла убежище в ванне или под кроватью. Ничего не нашел. Это было облегчение.

Я подумал о ритуале, который мы в шутку провели, чтобы вызвать демона и заставить его выполнять наши приказы. Неужели ей это в конце концов удалось? Но приказы пришлось исполнять ей? Меня доводили до отчаяния мысли о том, как это существо полностью контролировало одержимую им Габриэль. Как ни странно, я предпочитал думать, что она по большей части сама выбрала свой путь. Каким бы постыдным ни было это чувство, я предпочитал верить, что убил человека, ставшего злом, а не запертую в самой себе невинную жертву. Ведь это было бы все равно, что выстрелить в ребенка, убивая его похитителя.

Я отбросил такую версию, как если бы захлопнул и запер на засов железную дверь. И твердил себе, что Габи сама призвала демонов и добровольно слилась с ними. Путь, который она открыла им, лежал внутри ее самой. Возможно, в буквальном смысле. А их сила переполнила и соблазнила ее. Эти силы, эти сущности подпитывали скрытое в ней ее собственное зло. Вы только послушайте меня. Зло. Демоны. Это были не иудейско-христианские демоны. И зло субъективно. Никогда не существовало демона ужаснее, чем человек, нависающий над свиньей на бойне.

Я проверил остальную часть квартиры и вернулся. Не считая пятен на полу и – куда меньше – на стенах и потолке, квартира вернулась в прежний вид. Стала могилой моей прежней жизни.

Поскольку я был здесь, то решил забрать кое-какие вещи в свое новое жилье и наполнил ими большой мусорный пакет. Компьютер невозможно было спасти – он лежал посреди комнаты, где на него упала Габриэль, раздавленный и частично расплавленный. Я засунул обломки в мусоросжигатель и полностью испарил их.

На меня снизошло вдохновение. Я мог написать предсмертную записку, а потом оставить на полу свой пистолет. Когда домовладелец вызовет полицию, они решат, что это я здесь растворился, испачкав пол. Полная свобода. Кристофер Руби был бы официально вычеркнут из жизни.

Но что, если однажды я захотел бы вернуться к ней? Что, если мне понадобились бы те абстрактные идентификационные номера, подтверждающие легальность моей физической личности? Денег до конца жизни не хватит. Как бы я ни отбрасывал такую смехотворно прозаичную концепцию, как работа, однажды мне снова придется за нее взяться. Нет, я не осмелился убить Кристофера Руби.

А что, если домовладелец все равно вызовет полицию, чтобы пожаловаться на пятна? И если они придут, насколько внимательно будут осматривать квартиру? Я этого не знал, но все лучше, чем если бы они нашли тело Габриэль.

Тело Габриэль, которое я когда-то целовал, ласкал, входил в него. Ждал, что сейчас почувствую раскаяние и жалость, но испытывал скорее отвращение. Ведь она так изменилась. Та женщина, которую я оплакивал, была другим существом, отличавшимся от уничтоженного здесь. Существом, созданным из воспоминаний. Все дело во времени и пространстве.

Я сбежал из квартиры, сбежал в подземный мир во второй раз.

* * *

В читальном зале калианцев поддерживалась высокая температура. Влажность была тропической – я подумал, что могу упасть в обморок в одном из душных гробов-проходов, и мне пришлось поскорее пройти и сесть за один из центральных столов с несколькими книжками, взятыми с полки наугад. Все равно что сидеть рядом с духовкой в разгар лета. Но я знал, что внутри меня тоже был жар.

Удушливо пахло потом, сбрызнутым слишком сильным одеколоном. Как макияж на разлагающемся трупе. Неужели вчера здесь было так же жарко? Накануне я бродил тут, словно во сне, и казалось, проснулся в этом зале. Вчера я не задержался – просто побродил несколько минут в поисках знакомого лица. Которое так и не появилось.

Сегодня я снова сонно бродил здесь. Но на этот раз решил остаться. Куда еще мне было идти?

Вдруг я осознал, что надо мной стоит чья-то фигура – краем глаза я заметил мерцание золотистой ткани. Я повернулся и, с тревогой подняв голову, увидел серое лицо с едва заметной натянутой улыбкой. Характерные похожие на клеймо шрамы. Но эта женщина была старше и тоньше той девушки, которая восхитила меня недавно, и на ней был синий бархатный тюрбан. Она протянула поднос, уставленный миниатюрными чайными чашечками, из которых могла бы пить кукла. В другой руке несла чайник, из носика которого шел пар.

– Нет, спасибо, – произнес я с улыбкой.

Мужчины за другими столами резко оторвались от своих книг, газет и игр в желтые палочки. Уголки тщательно вылепленной улыбки этой женщины дрогнули? Я допустил ошибку, заговорив с ней или отказавшись от предложения? Смутившись, покраснев еще сильнее, я кивнул и выбрал изящную чашечку. Калианка наполнила ту прозрачным чаем и уплыла прочь. Взгляды по-прежнему были устремлены на меня. Я осторожно отхлебнул, будто ожидая, что меня отравят или, по крайней мере, ошпарят. В чае ощущался едва уловимый привкус аниса. Вкусно. Я снова отхлебнул. Взгляды отступили.

Книги, которые я выбрал, были на калианском. Неудивительно, что никто, кажется, не возражал против того, чтобы я их взял. Там даже фотографий не было. Я закрыл книги и отодвинул их в сторону.

Древесина стола была желтовато-белой, похожей на кость, и густо покрытой лаком, но сквозь его блеск все еще отчетливо просматривалась текстура. Возможно, какая-то калианская порода. Я потер стол, но ладони вспотели и скрипели, сопротивляясь и размазывая пятна влаги. Я убрал руки и смотрел, как пятна становятся все меньше и меньше, исчезают. Исчезают, как Габриэль. Как я.

Она не просто умерла, что само по себе было трагедией, – выглядело так, будто ее никогда и не существовало, что казалось мне еще хуже. Отец умер – самоубийство. Мать пропала где-то в городе, возможно, тоже умерла. Через некоторое время Габи забудут ее друзья.

Можно ли было считать меня убийцей человека, которого никогда не существовало? Меня не обвинили в преступлении – я как будто тоже не существовал. Никакие форсеры меня не разыскивали. Потеря работы раздражала, но не подкашивала – меня заменят и забудут.

Мои родители были в разводе. Мать, ветеринар, жила с мужчиной неподалеку, в Миниозисе, который, даже превышая