Stories, или Истории, которые мы можем рассказать - Тони Парсонс

Он никогда раньше не слышал такой восхитительной мелодии. Она перемежалась громом и молниями, и это приводило его в отчаяние, заставляло онеметь от осознания собственной глупости. Как он мог всецело отдать себя девушке, которая спокойно позволила какому-то старому рокеру положить ноги себе на колени?

Может, вообще было безумием заводить себе девушку. Встречаться, как сказала бы его мама. Может, глупо было искать в этом мире кого-то особенного, в это время, в этой новой жизни, когда все пытались быть особенными. Может, ненормально было зацикливаться на одной женщине, когда вокруг было столько женщин — все существа женского пола в Лондоне младше двадцати пяти стекались в «Вестерн уорлд». мечтая писать о музыке, разрабатывать собственную линию одежды, фотографировать или играть на бас-гитаре, как Грейс Фери. Но какой-то инородный голос терзал его изнутри, не оставлял его в покое, снова и снова заставлял с горечью осознавать, что Мисти — единственная девушка, которая ему нужна, глупо это или нет.

Но что ему о ней было известно? Он знал, что ей девятнадцать, что она пахнет сигаретами и жвачкой, ее любимый фотограф — Мэн Рэй и мужчины смотрят на нее на улице — и не только потому, что она не носила бюстгальтер.

Звуки мелодии плыли над пустырем, а Терри понимал, что, оказывается, не обязательно знать человека очень хорошо, для того чтобы любить его. Он также понимал, что никогда прежде не испытывал таких чувств, ни с девицами из танцевальных залов «Мекка» и «Локарно», ни с бывшей соседкой, ни даже с девушкой, с которой познакомился на заводе, — Салли. Салли, которая так нравилась ему и его родителям. Салли, на которой, как полагали родители. Терри в конечном счете женился бы, если бы не размечтался о другой жизни, карьере журналиста.

В отличие от девочки с завода, от Салли, Мисти не хотела знакомить его со своими родителями, говорить о своих чувствах, их совместном будущем и прочей ерунде. Ничего из того, чего он привык ожидать от особ женского пола. Мисти мечтала о другом. Терри не знал, о чем именно, а может, и она сама не знала. Девушки, с которыми он когда-то проводил время, рассуждали об обручальных кольцах и серьезных отношениях. Мисти разглагольствовала о «Женском евнухе» и удушающей тирании мужчин. Это сводило его с ума. Может, ему просто нужно быть как все? Просто трахаться со всеми подряд? Получать удовольствие! А не вести себя как какой-нибудь женатый старпер! Почему бы и нет? Вы могли переспать с любыми женщинами на свете, если того хотели! Секс вроде никого еще не убивал!

Но, слушая мелодию Пуччини, плывущую над развалами, Терри понимал, что ему нужна она, она одна, одна-единственная. Он поднялся с пола и подошел к друзьям, которые стояли у окна.

— Это ария из «Мадам Баттерфлай», — пробубнил Леон себе под нос. — Там красотка японочка влюбляется в американца — не помню, капитана военно-морского флота, что ли. А он возвращается к себе на родину и женится на другой. Но она по-прежнему любит его. И говорит, что в один прекрасный день ее любимый к ней вернется.

Терри с Рэем молчали. Леон оперся локтями на оконную раму и опустил подбородок на руки.

— А что потом?

— А потом он действительно возвращается, но уже слишком поздно.

— Чудесно, — констатировал Рэй.

Терри сердитым жестом вытер глаза.

— Откуда ты знаешь все это?

— Просто знаю, и все, — бросил Леон, смутившись.

Как хорошо, что было темно. Он же не мог заявить во всеуслышание — да, мой отец любит оперу, и я вырос на этом! В таком нельзя было признаваться. Терри не стал настаивать. Он знал, что больным местом Леона было его прошлое. В новое музыкальное течение вливались люди из самых разных мест — заводов, приютов, тюрем, частных или государственных школ и армии. Даже из Лондонской школы экономики. Никто не задавал вопросов. Реальность была доступна всем желающим, их жизнь еще не обрела форму. Терри был искренне рад тому, что среди них был кто-то, кто знал о Пуччини.

Троица вглядывалась в темноту. В отдалении были различимы силуэты в смокингах и вечерних платьях, направляющиеся к огням Уэст-Энда, на обратном пути из оперы, под зонтиками. Это пела одна из женщин. Они слушали ее до тех пор, пока компания не поймала такси — тогда мелодия оборвалась, а вместо нее раздалось ворчание дизельного двигателя. Желтая табличка с надписью «свободен» погасла, и машина умчалась в ночь. Друзья отвернулись от окна, и именно в этот момент Терри услышал голоса, доносившиеся с нижнего этажа здания.

— Ты уверен, что это был сульфат, а не тальк? — начат было Леон, развернув фантик с надписью «Базука Джо» и закинув розовый кусок жвачки себе в глотку. — Потому что я ничего не чувствую…

Терри зажал ему рот ладонью. Рэй услышал голоса еще раньше и присел на корточки, съежившись, как загнанный зверек. Леон попытался было вырваться, протестующе пробубнил что-то, а затем замер. Теперь и он услышал их. Терри ощущал, как к его вспотевшей ладони липнет «Базука Джо».

— Это свойственно человеческой натуре, — сказал кто-то внизу, и звуки голоса — задумчивого, пронзительного, почти писклявого — донеслись сквозь трещины в досках пола. — Все потому, что войны тридцатый год нет. Агрессия должна найти выход.

Друзья вжались в угол, вслушиваясь в каждый скрип дощатого настила. Тридцатый год. Это напомнило Терри о том, как говорили его дядья, его отец. Старая лондонская привычка — употреблять слова в единственном числе.

— Не знаю, Титч, — отозвался второй, более глубокий голос, и у Терри кровь застыла в жилах. Рэй и Леон уставились на него. Титч! Епрст! — Просто я терпеть не могу этих типов, вздуть бы их хорошенько…

— Войны были всегда, — продолжал Титч. Терри слышал, как они пробирались ощупью, отбрасывая в сторону куски разломанной мебели. Выслеживали добычу. — Англичане с французами. Немцы со всем остальным миром. Модники с рокерами. Скинхеды с пакистанцами. Викинги.

— Тони Кертис с Керком Дугласом, — вторил ему глубокий голос.

Рэй улыбнулся. Терри покачал головой. Раздался треск дерева.

— О чем ты, черт подери? — взревел Титч.

— «Викинги», — отозвался голос. — Хороший фильм. Тони Кертис и Керк Дуглас.

Снова грохот. В писклявом голосе отчетливо послышалась ярость.

— Керк Дуглас, мать его? Тони Кертис, растуды его туды?

Снова треск мебели.

— Ты что, придурок, думаешь, «Викинги» — это фильм?

— Я просто говорю. — В низком голосе проступали жалобные нотки. — Я просто говорю, Титч. Под ногами у Терри что-то зашуршало, и с содроганием он увидел крысу размером с кота. Крыса нахально совала нос в рюкзак Леона. Тот пнул ее носком ботинка, а Терри яростно схватил его за воротник кожаной куртки и встряхнул.

— Мне они тоже не нравятся, — произнес Титч примирительным тоном. — Мы существовали дольше, чем кто-либо. Они даже не похожи на людей. Странные какие-то. Очень странные. Носят нашу одежду, драп, но рвут все в клочья. Зачем это все? Или пытаются передрать нашу музыку — рок-н-ролл, но не могут сделать это как надо. Они говорят, они сотрут Тедов с лица земли. А нам это не по вкусу. Это неправильно. — Снова звуки падающих досок, разлетающихся вдребезги, жестокость в голосе. — Что они себе позволяют?