Призрак былой любви - Джудит Леннокс

Он подошел к ней, поцеловал в щеку, сказал участливо:

— Ничего страшного. Одевайся и пойдем пить кофе.

Пока она принимала ванну, он пытался привести квартиру в божеский вид. В банке из-под муки нашел неоплаченные счета («Дорогая миссис Франклин, считаю необходимым уведомить вас, что ваша задолженность составляет…») и пустые бутылки в тайнике под раковиной. Счета он сунул в карман (потом надо оплатить), бутылки сложил в картонную коробку. На этот раз она налегала на херес, а не на джин. Должно быть, поиздержалась больше, чем обычно.

Мать появилась через час — в лиловом шелковом костюме, в черном пальто и в шляпке, сидевшей на ее голове под каким-то немыслимым углом.

— Макс, дорогой, я готова, — радостно провозгласила она. — Теперь можно идти в город.

Он взял ее под руку, и они вышли на улицу.

Хмурое море гнало волны на каменистый берег, в холодном солнечном свете переливались бликами крыши и минареты сказочного дворца — Королевского павильона.[17]

Он повел ее в Гранд-отель, где она особенно любила бывать. Заказал кофе. А она глянула на часы и сказала:

— Макс. Всего одну рюмочку хереса? — и умоляюще сжала его руку.

Он спросил, как она провела Рождество.

— Чудесно. Я устроила маленькую вечеринку — только Дорис, Хедер и соседи. Было так здорово. Дорис привела своего нового жильца. Очаровательный мужчина. Джентльмен.

У Марка сжалось сердце.

— А ты как справил, дорогой? — спросила она.

— Я был в Германии, как тебе известно.

— В Германии! — воскликнула она, вытаращив глаза.

— Я же присылал тебе открытку. Неужели не помнишь, мама?

— Как мило! Глинтвейн… эскалоп по-венски… и… — Миссис Франклин запнулась, ибо на этом ее поверхностные познания о Европе заканчивались.

— Да, что-то в этом роде, — отозвался Макс, вспоминая другие картины: «коричневые рубашки» срывают политический митинг в Мюнхене; сапоги пинают голову человека в канаве.

— Ты виделся с отцом, дорогой? — нерешительно спросила миссис Франклин.

— Да, встречались с ним перед моим отъездом, выпили немного.

Примерно раз в полгода Макс встречался с отцом в баре «Савоя». Они выпивали по паре бокалов, обсуждая крикет или регби — в зависимости от спортивного сезона. Мистер Франклин неизменно предлагал Максу деньги на оплату наиболее неотложных счетов своей бывшей жены, Макс неизменно отказывался, потом они жали друг другу руки на прощание и расходились.

— Как у него дела?

— Замечательно, — ответил Макс, закуривая сигарету. — Ты говорила, что тебе нездоровится. Вид у тебя утомленный.

— Все нормально, дорогой. — Она потрепала его по руке. — Обо мне не беспокойся. А вот ты совсем исхудал, Макс, кожа да кости. После обеда схожу в магазин, куплю стейк и сама для тебя приготовлю. Не возражаешь? — Она расплылась в улыбке.

Тильда обустроилась на новом месте — выставила книги на полках, купила крючки, прикрепила их на двери, чтобы вешать платья. Из обстановки в комнате были кровать, стол, рукомойник, стул и коврик размером три на два фута, занимавший не заставленное мебелью место на полу. Комнатка была крошечная, и в холодную погоду окна с внутренней стороны покрывались льдом, но Тильда не роптала — ей нравилось ее жилище.

Она перешила свои платья по подобию нарядов Джун и Морин — укоротила подол, заузила в талии, большие девчачьи розовые пуговицы заменила на маленькие жемчужные, которые она срезала с кардигана, купленного в благотворительном магазине. Она продала свою длинную косу и на вырученные деньги купила пару шелковых чулок и губную помаду. Сменила обувь: вместо грубых башмаков теперь она носила купленные в комиссионном магазине туфли на каблуках. Постепенно знакомилась с соседями. Майклу она приготовила гренки с сыром по-валлийски, один вечер провела с Морин и Джун, помогая им штопать трико, поедая мятную помадку и слушая пластинки с джазовой музыкой. В один вечер она сходила в кино с Роландом, в другой — с Фергюсом, но их ухаживания отклонила. Однажды провела прекрасный вечер в ночном клубе в Хаммерсмите, где Джайлз Паркер, в красном бархатном смокинге, выступал в паре с некой субтильной бледнолицей дамой: он читал свои стихи, она исполняла пантомиму. Силия, перебрав свой гардероб, подарила Тильде короткий черный пиджак, белую шелковую блузку и элегантный берет из синего бархата, в который она влюбилась с первого взгляда и носила каждый день.

Через пару недель Тильда устроилась на работу в одну контору. В ее обязанности входило печатать письма и отвечать на неприятные телефонные звонки, когда ее работодатель мистер Палмер был «не в настроении». Его корзина для входящих документов полнилась неоплаченными счетами, а нижний ящик шкафа для деловых бумаг был забит пустыми бутылками из-под виски. Работа была скучная и утомительная, но она отвлекала Тильду, по крайней мере днем, от мыслей о собственных горестях, вынудивших ее бежать в Лондон. Однако по ночам ей не удавалось отрешиться от тяжких воспоминаний. Дара Канаван женился на Джосселин де Пейвли ради ее поместья и денег. Предательство Дары Канавана изменило ее, и это, думала Тильда, особенно возмутительно. Больше ни одного мужчину она не сможет полюбить так, как Дару. Она почти всю себя ему отдала, и теперь у нее было такое чувство, будто он содрал с нее кожу, обнажив ее кровоточащее нутро.

Откровения тети Сары тоже нанесли ей глубокую рану. Тильда давно догадывалась, что она — незаконнорожденный ребенок. О ее позорном происхождении свидетельствовали нежелание Сары говорить о ее семье и прошлом, кочевой образ жизни, что они вели, и само поведение тети Сары, избегавшей тесного общения с другими людьми. Но насилие, совершенное над ее матерью, ее заключение в психиатрическую лечебницу — весь этот ужас трудно было осмыслить. Поначалу Тильда сомневалась, что тетя Сара говорила правду. Она лгала или тронулась рассудком, как сказал Дара. Возможно, это их семейный недуг. И все же она не могла себя убедить. Если Сара не лгала, тогда в ее поступке была своеобразная логика. Сара не признавала ничьих правил, кроме своих собственных; ее примитивные представления о справедливости основывались на принципе «око за око». Однажды, когда они обе помогали убирать урожай на одной ферме в Норфолке, фермер настоял на том, чтобы его семье подавали одно блюдо, а работникам — другое, похуже. А Сара каждый божий день плевала в серебряную супницу, предназначенную для фермера и его жены. Тильда до сих пор помнила, какое у Сары было лицо, когда она поднимала серебряную крышку: надменное, гордое. Она не прятала глаза, не испытывала угрызений совести.

Однажды, когда Тильда после работы возвращалась в свою комнату, поднимаясь по лестнице, Майкл, перегнувшись через перила, крикнул ей:

— Джун дала нам билеты на закрытый просмотр спектакля с ее участием. Пойдешь?