Венгерский рассказ - Клара Бихари

У кровати сидели двое из полиции в штатском. Ласло Чер сначала не сообразил, кто они, потом вспомнил, что ждал их. Он собрал силы, хотел было сесть, но врач не позволил. Сестра отерла ему лоб.

— Кто напал первым? — спросил полицейский.

Чер ослабел, но чувствовал, что очень хочет жить. С отчаянием он цеплялся за руку врача, желая сказать, чтобы тот спас его.

— Кто напал первым? — спросил полицейский.

«А в самом деле, кто напал первым, — думал Чер, — ведь и я мог его пырнуть, но рука у меня отнялась и перестала мне повиноваться. Люди, — думал он, — не стоило спрашивать у вас: почему? Зачем надо было это спрашивать?»

Полицейский склонился над ним.

— Кто напал первым? — повторил он.

— Я, — ответил Ласло Чер. — Я.

Врач взглянул на полицейских.

— Он бредит, — тихо сказал он.

И тогда Ласло Чер почувствовал в себе огромную силу, открыл рот и крикнул:

— Я не брежу!

Белая тележка подкатила к палате, пришли санитары, чтобы отвезти его в операционную.

Перевод Е. Тумаркиной.

Эржебет Галгоци

МИННОЕ ПОЛЕ

Поразительно необычное уголовное дело слушалось в N-ском комитатском суде в ноябре 1959 года: крестьянка покушалась на убийство. Топором она ударила по горлу спящего сына и тут же, придя в ужас от содеянного, чистым полотенцем перевязала рану и бросилась в ближайшее отделение милиции. Дежурный по телефону вызвал «скорую помощь», пострадавшего моментально доставили в больницу, и жизнь его удалось спасти. Крестьянку арестовали.

На судебное разбирательство явилась вся деревня, вернее — весь сельскохозяйственный кооператив. Одни только свидетели заполонили четыре ряда широких скамей, и, в сущности, за исключением дежурного милиционера и врача, все были свидетелями защиты.

На скамье подсудимых между двумя охранниками сидела покушавшаяся на убийство женщина, одетая в черное, сидела очень прямо, словно и в эту минуту она держала на голове корзину с едой для работающих в поле. Подсудимой было пятьдесят лет; туго повязанный под подбородком белый платок затенял лицо, на виду оставались суровые, устремленные в одну точку глаза, узкий рот и строгий, сухой подбородок. В лице поражала какая-то противоестественная строгость. И в то же время в ней чувствовались внутренняя чистота, серьезность и достоинство: человек нелегкой судьбы, женщина, изведавшая немало горя, как бы последняя представительница матриархата. Поэтому так странно было видеть ее среди бездушных ружей охранников.

В середине первого ряда, то есть почти за спиной у матери, сидел ее сын: молодой человек двадцати шести лет с тонкими, мягкими чертами лица. На нем темно-серый воскресный костюм новейшего покроя: брюки дудочкой, просторный пиджак с покатыми плечами, застегнутый на одну пуговицу. Лишь руки, костистые и натруженные, выдают, что парень привык к крестьянской работе. Время от времени он украдкой и как бы случайно подносит кулак к глазам и трет их: парню стыдно, но глаза его через секунду снова наполняются слезами, как водосборный бассейн.

Поговаривали, что назначенный ранее комитатский прокурор не справился с делом и пришлось обращаться за помощью в Будапешт. Во всяком случае, молодого человека в очках и с реденькой шевелюрой — теперешнего прокурора — не знал никто из односельчан. О защитнике, представительном мужчине средних лет, знали больше: он был давним «покупателем» обвиняемой, еще с тех времен, когда женщина с неизменной корзинкой крестьянской снеди на голове поутру пешком отправлялась в комитатский центр, чтобы «наторговать» деньжат. (Крестьянка, конечно, не деньгами торговала, а выручала небольшие суммы за свой товар, но такого рода операцию в здешних краях называют именно так. И про дом тоже не скажут, что его строят, принято говорить «строятся».)

Защитник рассчитывал сбить срок до десяти лет.

Подсудимая вообще ни на что не рассчитывала. Ей было все равно. Она совсем не думала о том, что с ней будет после суда, но даже если бы невзначай и подумала, то сразу же поняла бы: ей безразлично. В душе ее все перегорело.

Парню хотелось, чтобы мать оправдали… Нет, вернее даже, ему хотелось не этого. Хотелось, чтобы ему вернули мать. Но эта женщина, которая собиралась убить его… разве она ему мать?! Сыну больше всего хотелось, чтобы ничего этого вообще не случилось. Но раз уж оно случилось, ему теперь ничего не хотелось. И слезы через размеренные промежутки времени набегали ему на глаза: так же неудержимо вода скапливается на дне колодца.

Судья, лысый, степенный, и двое народных заседателей: председатель сельскохозяйственного кооператива и уполномоченная женского совета. Начинаются обычные процессуальные формальности.

— Подсудимая, встаньте. Женщина встает.

— Ваше имя?

— Тёрёк Яношне.

— Возраст?

— Родилась в тысяча девятьсот девятом.

Процедура прерывается, у прокурора вопрос. Судья не выказывает удивления, видимо, между ними все было оговорено заранее. Он разрешает задать вопрос.

— Ваше имя… Тёрёк Яношне или вдова Тёрёк Яношне?

— Тёрёк Яношне, — слышится спокойный ответ.

— Следовательно, ваш муж жив?

— Жив.

— Вы живете вместе?

— Нет.

— Сколько времени вы не живете вместе?

— Пятнадцать лет.

— Почему вы не живете вместе?

— Потому что он еще не вернулся домой.

— Откуда не вернулся?

— С войны.

Голос женщины дрогнул. В зале мертвая тишина.

— Ваш супруг находится в плену?

Женщина не отвечает.

— Вам известно его местонахождение?

— Неизвестно.

— Следовательно, ваш супруг пропал без вести?

Женщина отвечает не сразу.

— Я вообще не получала никаких вестей… Ни во время войны, ни после… И никто из тех, кто был с ним вместе на фронте, ко мне тоже не приходил… Ко всем приходил кто-нибудь, даже к тем, у кого… — здесь женщина запинается, точно не решаясь вымолвить вслух, как бы не накликать беду, — даже к тем, у кого… Вот и к Богнарам… Прошлый год… из Австралии… А от моего ни слуху ни духу…

— Когда вы в последний раз получили известие от мужа или о муже?

— Я не получала… ни разу… Когда уходил, сказал, что вернется. Вернется, и все тут.

— Прошу вас подробнее, что еще он сказал, когда уходил? — Прокурор грудью навалился на край стола, глаза его впились в глаза женщины, на стиснутых кулаках вздулись жилы, у крыльев носа блеснули капельки пота. — Что еще он сказал? Постарайтесь припомнить все подробности… Ночью их провозили через село… Железнодорожная станция была полностью затемнена, в вагонах тоже нигде не было света… Вы в мешочке передали ему харчи на дорогу: каравай хлеба, шмат сала, килограмм сахару…

И женщина вспомнила, глаза ее блуждали; видно было, что чувствами она сейчас не здесь, но отделена пятнадцатью годами, в кромешной тьме стоит на станции у зловеще безмолвного эшелона… дала ему свитер и