Нефть - Марина Юденич

— Лично со мной или вообще?

— А это как-то отличается?

— Отличается. Вообще — задолго до того, прежде чем я начала о чем-то догадываться. А уж когда начала догадываться и получила определенные подтверждения, тогда началось лично со мной.

— Ну, ладно, тогда давай — лично с тобой.

— Хорошо. Только сначала все равно немного придется про вообще. Я ведь не случайно спросила тебя — помнишь ли ты движение? И то, как оно зачахло, зато образовалась «семибанкирщина» — как тогда говорили.

— Мне лично казалось, что некоторое время они существовали параллельно, потом — как обычно — выделилась группа лидеров, более удачливых, рванула вперед. Оказалось, их семеро. Но и другие ведь не зачахли, по крайней мере, не все.

— Не зачахли и не все. И слава богу. Но вот лидеры… Почему, по-твоему, выделились именно они?

— Ну, никогда не задумывалась над этим всерьез. Повезло. Застолбили более правильные темы. Связи оказались помощнее. Ты же помнишь — у каждого были свои министры, вице-премьеры, прочие разные начальники, а Ельцин тогда часто тасовал колоду. Кто-то оказался наверху, кто-то выпал… Это тоже сыграло свою роль. Умнее в конце концов были, удачливее, не так расточительны и разгульны. Да мало ли.

— Все так. И немного не так. Сейчас долго объяснять, прочтешь в тех бумагах, что я привезла, — но я сегодня уверена, кое-кого из семерки просто вытащили за шиворот. Как котят из корзины. Тех, которые приглянулись.

— Кто?

— Я не знаю. Мощные политические и финансовые силы, разумеется, не в России. Думаю — по большей части в Америке.

— И зачем?

— Чтобы привести к власти в России, и потом — уже их руками — распоряжаться тем, что их здесь интересует. Ну, нефтью, газом, наверное. Теперь — это ясно. И вообще — страной.

— Прямо мировое закулисье какое-то…

— Не веришь?

— Допускаю, что какие-то попытки влиять были, но чтобы в таком масштабе.

— Ладно, тогда давай обо мне, чтобы проще и понятней. И достоверней. Началось это в средине девяностых. Все было в порядке. Процветали, благоденствовали. Но — знаешь, как это бывает, незаметно, тихой сапой, просочилась в жизнь скука. Еще — не тоска. Однако из разных заслуживающих доверия источников — хороших романов, историй чужих трагедий и прочего — я точно знала: она не за горами. Потому что всегда приходит следом. Всюду вдвоем, неразлучные подруги — скука и тоска. Который уж век изводят людей. Пока же — безраздельно царила в душе скука. Так долго и неотвязно, что я даже вывела формулу: «Скука наваливается вовсе не тогда, когда нечем заняться, по-настоящему скучно — когда ничего не хочется». Мне тогда и правда ничего не хотелось. Совершенно — ничего. Даже ребенка, о котором когда-то мечтала, потому что слишком ясно поняла однажды: это будет ребенок Лемеха. И с первых дней, да что там дней — минут появления на свет воспитывать, кормить, одевать et cetera… его будут так, как сочтет целесообразным Лемех. И я ничего не смогу с этим поделать.

Более того — еще находясь в моей утробе — он станет собственностью Лемеха, как, собственно, и я сама. Так теперь складывалась жизнь. Хотя жаловаться на нее было глупо, да и некому — кроме ребенка, которого я теперь действительно не хотела, могла получить все, что вдруг, мельком пожелала. Лемех ведь не жаден, напротив — любит шикануть и потрясти окружающих безграничностью своих возможностей. Жена в этом смысле — хорошая витрина. Выход, как ни странно, подсказал Лемех, который однажды вдруг обратил внимание на мою апатию.

— Кислая ты, мать. Скучно живется, что ли?

— Скучно. — Знаешь, я почему-то всегда говорила ему правду, какой бы она ни была, может потому, что у нас в семье принято было так.

— А ты начни что-нибудь собирать. Затянет моментально. И хозяйству — опять же — польза.

— Что собирать?

— Ну, не знаю. Почтовые марки — это, пожалуй, не по тебе. Каких-нибудь бабочек. Или экзотические растения. В сущности, если вдуматься, все люди, по природе своей коллекционеры. Кто-то собирает и множит амурные связи. Кто-то — собственные благодеяния.

— А что собираешь ты?

— Я, матушка, принадлежу к одной из самых многочисленных популяций коллекционеров — я собираю деньги. Могла бы и догадаться. Чай, не дурочка.

— Так может и, мне…

— Что такое?

— Примкнуть к вашей популяции?

— Ничего не выйдет. Популяция объединяется на генетическом или физиологическом — уж не знаю, как правильно — уровне. Словом, мы с тобой разной крови. Понимаешь? Ничего у тебя на моем поприще не получится. И потом — зачем? Я в состоянии оплатить самую безумную твою блажь — собирай хоть Рембрандта. Или — ретромобили. Или — вот займись благотворительностью. Какими-нибудь бездомными, сиротами болезными… Говорят, теперь модно. И семье будет польза. Реноме.

— Сиротами?

— А еще лучше — возьми под опеку мои гимназии. Ты же знаешь — мы отбираем и учим талантливых детей по всей стране. Вот и займись. Дело благородное, опять же — семейное. Тебе и карты в руки.

Такой вот случился у нас нечаянный разговор. С него все и началось…

— Да, знаю я про ваши гимназии. Пресса столько трубила. «Будущее России», кажется?

— Именно так. Будущее. Словом, я решила попробовать свои силы. Проект уже тогда был гигантским, но меня это только радовало. И потом — понимаешь? — я в себе нисколько не сомневалась. И силы, и желание, и — видела же я, что за люди работают у Леонида на проекте — я, уж поверь, без ложной скромности — дала бы фору любому.

— Ни секунды не сомневаюсь.

— Вот и я не сомневалась. Там вкратце — чтобы не грузить тебя информацией — дела обстояли так. В двенадцати регионах России были созданы наши гимназии, входящие в единую образовательную систему «Будущее России» Как правило, гимназия строилась или реконструировалась на базе бывших пионерских лагерей, то есть — в некотором отдалении от города, на природе. Все радовались — воздух, свобода, и никаких тебе городских соблазнов, дворовых посиделок, пива и прочих тинейджерских радостей. Разумеется, дети учились и жили там же. Разумеется, условия были такие, что не снились лучшим школам тамошних городов, и даже самые обеспеченные — по местным меркам — семьи не могли позволить своим детям такой домашней жизни — с компьютерами, интернетом, спутниковым телевидением. Ну, про мебель, дизайн, еду, спортивные залы и бассейны, и даже конюшни с лошадьми кое-где, и крытые теннисные корты — можно не рассказывать. Все было по высшему классу. И преподавание, разумеется. А вернее — прежде всего.

— А кого брали в этот образовательный рай?

— Ты имеешь в виду детей или педагогов?

— И тех и других.

— Дети — прежде всего сотрудников корпорации, но — по рекомендации тамошних органов — как их. народного образования. — принимались одаренные дети из местных. И сироты. Особенно если отцы погибли в горячих точках. С преподавателями история была сложнее — в Москве сидел целый департамент, который занимался подбором достойных — от анкет до собеседования и тестов. В общем, система была отлажена, как часы. Как, впрочем, и всегда у Лемеха. И меня поначалу он видел некой свадебной генеральшей раз-два в год, прилетающей на белом вертолете и раздающей подарки. Но ты же знаешь, какая я зануда. Мне во всем — за что я берусь — надо проникнуть если не до самой сути, то хотя бы до некоторых основ.