Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

– У вас неверные сведения, моя дорогая. У меня нет…

– Дочь Маргареты, – сказала Лили, скручивая подол юбки в тугой узел.

Гудрун цокнула языком, но Йозеф, расхохотавшись, почти заглушил ее.

– Но она еще даже не замужем. – Он откинулся на спинку кресла, ощущая странное облегчение. Однако смутное беспокойство все равно осталось. – Вы воображаете, что можете видеть будущее?

– Время над машинами не властно. Находясь вне времени, можно смотреть на прошлое, настоящее и будущее как на живую картину, и потому я вижу достаточно. – Она глянула прямо ему в лицо. – То, что я вам сказала, – правда. Смейтесь, если хотите, но чудовище смертельно угрожает по меньшей мере четырем женщинам из вашей семьи.

Хотя Йозеф понимал, что все это фантазии Лили, легкая рябь страха пробежала у него по спине.

– Продолжайте.

– Сообщу больше – испорчу вам жизнь. Но я вновь спрашиваю вас: учитывая то, что я вам сказала, поможете ли вы мне выполнить мою задачу?

– Я еще подумаю. – Йозеф глянул на часы и с изумлением обнаружил, что уже давно за полдень. – Mittagesen[53], — объявил он, надевая на ручку колпачок и закрывая блокнот. Он подозревал, что Лили не станет обедать, и кто бы ее упрекнул: Гудрун подала, как и обещала, этот свой зловонный Knoblauchcremesuppe. Чесночный суп! Его пищеварение бунтовало при одной мысли о поглощении этой дряни. – На сегодня довольно. Продолжим об этом позже. А, – добавил он, отзываясь на кашель, донесшийся от окна, – вот еще что. Думаю, Лили, вам будет полезна легкая физическая нагрузка. Не желаете ли немного помочь Гудрун по хозяйству?

– Если хотите, – ответила Лили. – В конце концов, говорят же, что труд освобождает?

– Ах ты наглая Fratz![54]– воскликнула Гудрун, вскакивая на ноги. – Слыхали? Да она подслушивает под дверями. Знаешь, что бывает с любителями подслушивать, девонька? Ничего хорошего о себе они не услышат, вот что.

Лили опустила глаза долу. Но Йозеф почти не сомневался, что она улыбнулась.

Лили стояла у стола, отвернув голову, с закрытыми глазами. По щекам у нее струились слезы. Одной рукой она вцепилась в здоровенный нож и крошила им луковицу, вслепую, держа ее другой рукой. Несмотря на ее очевидную неловкость, Беньямин, подглядывая из-за двери, думал, что не видал ничего милее Лили, занятой домашними делами. Через несколько мгновений она промокнула глаза уголком фартука и громко шмыгнула носом.

– Да что ж за напасть-то, девонька! – Гудрун бесцеремонно отпихнула ее в сторону. – Как называется такая работа? Думаешь, мне в бульоне нужны кончики твоих пальцев? Не путайся под ногами. От тебя проку, как от солнечных часов в погребе. Да не считай ты ворон. Тебе еще горох лущить.

– Весь? – переспросила Лили, оглядывая корзину, наполненную с горкой. – Тут же хватит, чтоб накормить…

– Много – не мало. Хозяин страсть как любит свежий горох с мятой. А к тому же в Erbsensuppe[55] по моему особому рецепту…

– Столько супов, – сказала Лили, морща нос. – Каждый день.

– Ты одна тут, кому они не по нраву, – скривилась Гудрун. Беньямин все еще прятался, но все равно слишком поздно спохватился – не сдержал веселья, и Гудрун позвала его: – Если это ты уже наконец, бездельник, бросай болботать да кашлять, иди сюда. Ножи пора точить.

– Языком попробуй, – пробормотал он, входя в кухню.

– Что ты сказал?

– Вот он я, – отозвался Беньямин бодро. – На все готов. – Он взялся за точило и разложил ножи. – Добрый день, Лили.

– Давным-давно на белом свете… – прошептала Лили, открывая первый стручок.

– Опять эта комедия, – проговорила Гудрун, качая головой; лук меж тем свирепо резался и бросался в кастрюлю с бульоном. – Слышал бы ты сегодня утром ту ерунду… – Она с великой показательностью оглядела кухню. – А где же это травы, про которые я давеча спрашивала, – шалфей, тимьян, майоран и шнитт-лук?

– …в далеком королевстве жил принц, и пожелал он себе жену, которая была б не только красива и образованна, но и настоящая принцесса. Он всюду искал, но не мог найти…

Гудрун цокнула языком.

– Быстрей давай с горохом. Не весь же день ждать.

– …принцессу, какая была б не слишком стара, не слишком уродлива и не переодетая крестьянка, – продолжала Лили, склонив голову над корзиной. – Однажды темной бурной ночью…

– А я знаю эту сказку, – вставил Беньямин. – А принц разве не…

– …прекрасная девушка, облаченная в тряпье, промокшая до костей и совсем-совсем не похожая на принцессу, постучала в дворцовые двери. Заявила, что она – сама настоящая из всех настоящих принцесс на свете. Мать принца решила ее проверить…

– Ножи, – рявкнула Гудрун. Схватив металлическую плошку, она разбила в нее десяток яиц и взялась ожесточенно взбивать их, прожигая Беньямина взглядом, пока тот не принялся править лезвия. Губы у Лили продолжали шевелиться, хотя крещендо шума в кухне привело к такому грохоту, будто в осиное гнездо тыкают стальными прутами. Но вдруг все стихло.

– …сказала, что она всю ночь глаз не сомкнула, – прошептала Лили в тишине, – потому что в постели у нее было что-то твердое и оно не давало ей спать. – Беньямин хмыкнул. Гудрун нахмурилась. – И что все тело у нее – сплошной синяк. Принц возрадовался, ибо лишь настоящая принцесса может почувствовать крошечную горошину через толстую стопку пуховых перин. В тот же день они поженились. Это доказывает… – тут Лили бросила последние горошины в таз, а пустой стручок – в корзину, – что никогда не следует судить о человеке лишь по тому, что зрят глаза. – Она сложила руки на коленях.

– Ты все сделала, – проговорила Гудрун в изумлении. – Можешь, значит, постараться, когда хочешь.

– Отличная сказка, – сказал с восторгом Беньямин. Прошлой ночью он убеждал себя, что она всего лишь служанка и ему хоть что-то брезжит. А теперь он удивлялся, как вообще мог такое предположить. Приуныл. И все-таки – ради нее – он приложит еще больше усилий, чтоб вызнать правду. Через день-другой опять сходит к Хуго. Толстяк-журналист – нос и уши Леопольдштадта: так или иначе, ни один мерзкий слушок мимо него не пролетит. Но прежде он разберется с «Телемой» – этой Гоморрой наших дней. Должен же быть способ туда проникнуть. Тут его осенило: когда он сказал доктору, что молодых людей в клуб не берут из-за обилия там девушек, говорил он не всю правду. Мужчин нанимали, но особой разновидности – тех, кому женские чары безразличны. Он переминался с ноги на ногу, размышляя, какой ущерб может нанести своей репутации.

Ну и ладно. Пусть другие думают о нем что хотят, лишь бы Лили глядела на него благосклонно.