Ирландия. Прогулки по священному острову - Генри Воллам Мортон

Он упрекнул меня за то, что я не выставил свои ботинки за дверь в коридор. Я ответил, что не позволил бы ему чистить мою обувь. Я прекрасно могу сам их почистить. Он покачал головой, и я понял, что сказал что-то не то. Долг траппистов — обслужить каждого посетителя, какой бы грязный нищий к ним ни явился, словно это сам Господь Бог. Я понял, что обидел скромного послушника, посчитав недостойной услугу, которая являлась для него священной привилегией.

Я встал, отдернул занавески, и солнце ворвалось в мою келью. Сад был прекрасен: на траве лежала роса, солнце разбрасывало повсюду кружевные тени. Вдруг передо мной предстало чудесное зрелище: по траве мчался заяц, оставляя на росе черную дорожку. Он уселся прямо под моим окном, поднялся на задние лапы и прислушался. Я подумал о святом Франциске. Интересно, не приручили ли монахи это робкое животное? Заяц опустился на четыре лапы и пропал из вида.

Пока я брился, почуял, почти с ужасом и возмущением, запах табака. Тонкие завитки сигаретного дыма вплыли в мою келью. Кто-то курил на крыльце под моим окном. Интересно, кто это нарушает правила? Я выглянул в окно и увидел спутанные седеющие волосы. Это была голова оборванного немолодого гостя. Я заметил еще кое-что: рука, держащая сигарету, дрожала, словно от лихорадки. Он едва мог донести сигарету до рта. Значит, сегодня ночью я слышал голос этого несчастного создания.

Пока он стоял там и крадучись курил, из огорода, находившегося позади монастырского сада, вышел монах. Это был отец Брендан, человек, излечивающий пьяниц. Курильщик увидел его, поспешно раздавил сигарету о стену и бросил окурок в куст. Глядя сверху, я мог сказать, что он напустил на лицо невинное выражение. У меня не было намерения подслушивать. Я остался стоять у окна: мне было интересно, почувствует ли монах табачный дым и упрекнет ли нарушителя. Монах, крупно шагая, приблизился к гостю. Носки его толстых башмаков покрылись росой.

— Доброе утро, — сказал он приветливо, — как вы сегодня себя чувствуете?

— Ох, отец, — ответил человек заискивающим голосом, — плохо, очень плохо… Ночью на меня набрасывались бесы.

— А почему вы меня не разбудили? — строго спросил монах. — Я бы пришел и успокоил вас.

— Я боялся разбудить вас, отец. Вы были так добры ко мне.

Алкоголик поднес к голове дрожащую руку. Монах дружелюбно взял его за плечо и голосом человека, пытающегося утешить ребенка, сказал:

— Не надо беспокоиться… Пойдем, я налью вам капельку, чтобы снять тоску с вашего сердца.

Они ушли вдвоем, и я услышал звук ключа, поворачивающегося в замке шкафчика.

Когда я оделся и вышел в сад, то увидел отлично обработанный огород. Там монахи выращивали все свои овощи. Тут я повстречал других гостей обители. Молчание сыновей святого Бернарда действовало на них столь же тяжело, как и на меня, поэтому мы быстро познакомились и пошли гулять, обмениваясь впечатлениями. Английский юноша и ирландский священник были единственными гостями, явившими сюда ради уединения; остальные, как и я, были путешественниками, просто гостями, приехавшими с ночевкой. Один из них рассказал мне, как трудно заплатить за постой гостеприимным братьям, если только собираешься остаться у них меньше чем на неделю. Хотя в холле и стоит ненавязчивый ящик для пожертвований, никого не просили туда что-либо положить. Если путешественник, остановившийся на ночь, пытался заплатить за гостеприимство, его сурово отчитывали.

— Был тут как-то один человек, — сказал гость, — который не верил, что путешественник может оставаться здесь бесплатно. Поэтому он заключил пари и остался на месяц. С него не попросили ни пенни, а когда в конце месяца он засобирался домой, то получил благословение аббата. Он выиграл пари и послал в монастырь чек на крупную сумму…

Мы услышали звон колокола, призывающий к мессе. Было почти семь часов утра. Все заняли места в часовне. Возле меня уселся человек со спутанными седыми волосами. Трясся он чуть поменьше: мудрый монах придал ему немного уверенности из бутылки.

Перед нашими глазами творился торжественный и прекрасный канон. Мои мысли унеслись на столетия назад, отыскивая параллели этой удивительной сцене: зажженные свечи, священник и помощники, безошибочно совершающие перед алтарем сложный ритуал.

7

За несколько минут до восьми нам устроили завтрак в гостинице. Мы сидели за длинным столом, и еду нам подавал мой милый друг-послушник. Во главе стола сидел священник, наливая чай из огромного чайника. На столе были яйца, хлеб, масло, только удивительно чудесный хлеб и превосходное масло! Все продукты местного приготовления. Мы ели молча. Аппетит у меня был волчий. Я вспомнил, что накануне пропустил ужин.

Я услышал голос и оглянулся. Молодой монах — его лицо было скрыто белым капюшоном — сидел в алькове возле двери и читал молитву «О подражании Христу». Голос был странный, притягивающий — холодный, бесстрастный. Казалось, он пришел к нам неохотно, из какого-то ледяного царства. Это был голос ученого и человека, предпочитающего молчание. Священник вопросительно оглядел стол. Все ли закончили еду? Он позвонил в колокольчик, и читающий молитву монах тут же остановился. Казалось, он едва закончил фразу, и, когда, помолившись, мы поднялись, он выскользнул из комнаты.

— Ну, чем бы вы хотели сейчас заняться? — спросил священник.

У двоих гостей, явившихся сюда в поисках одиночества, были дела. Другие захотели исповедаться; один или два попросили, чтобы им позволили сделать это в часовне, а я попросил священника показать мне монастырь.

Мы посетили пекарню, кладовую, столярные мастерские, свинарник. Как странно было видеть трапписта, работающего сноровисто, но при этом почти не глядящего на трудящегося рядом с ним человека. В свинарнике я увидел монаха, обслуживавшего визжащих розовых поросят. Что за картина для художника! Пока мы смотрели на него, подошел другой монах и сделал знак пальцами. Первый монах ответил кивком и покинул рабочее место.

Трапписты, пояснили мне, объясняются знаками, но не ради разговора, а только для исполнения приказов.

Пока мы беседовали возле пшеничного поля, мой маленький приятель, которого я заметил ранним утром, выскочил из колосьев, уселся на задние лапы и взглянул на нас. Я думал, что священник скажет о нем что-то в духе святого Франциска, но он прошептал:

— Посмотрите на этого бесенка, вон там, на поле!

Священник нагнулся, украдкой поднял камень и метко швырнул.

— Это тебе наука, демон, нечего топтать пшеницу!

Потом повернулся ко мне и улыбнулся, как мальчишка.

— Промазал, — грустно сказал он.

Мы пошли дальше, и траппист рассказал мне о распорядке монастырского дня. Монахи спят полностью одетыми, обувь, правда, снимают. Ложатся в восемь вечера, встают в два часа ночи, идут в церковь. Аббат читает «Аве Мария», за этим следует короткая служба Богоматери. В три часа начинается каноническая служба. Хвалебные гимны заканчиваются к четырем утра, за ними следуют мессы. Их проводят послушники. Затем все расходятся: священники покидают церковь после месс, послушники — примерно в половине шестого утра, так что большая часть ночи проходит в богослужении. В 7.15 монахи снова встречаются в трапезной и пьют утренний кофе с сухим хлебом, после начинается исполнение рутинных обязанностей в часовне и работа на ферме. И так день за днем, неделя за неделей и год за годом, до самой смерти.