Убийственная реклама, или Тайна работодателя - Юлия Бакирова

— Бли! — выругался дизайнер, сгреб в пакет зарисовки, кинул туда пару карандашей, маркер. Бумажку с перерисованными знаками аккуратно свернул и положил в нагрудный карман, который застегнул на пуговицу-заклепку.

Из офиса он вышел без приключений. С памятного случая его избиения охрана стала куда более бдительной, и даже на выходе его паспортные данные сверили со списком работников рекламного агентства.

— Все в порядке? — забирая документ, спросил Толик у статного мужчины в светло-зеленой рубашке и хмуро-зеленых брюках.

— В полнейшем, Анатолий Ефремович. До завтра, — отсалютовал охранник.

— Можете ответить мне на один вопрос? — неожиданно для самого себя поинтересовался дизайнер. — Тот чокнутый, что избил меня, вы его знали?

Мужчина кашлянул в кулак. Кивнул в знак прощания выходящему из здания человеку в сером плаще. Потом спросил:

— Так это вас он избил?

— К сожалению, — прочитав на бейдже имя охранника, ответил Толик.

— Я уже лет пять на этом объекте, посменно, конечно. Люди проходят перед глазами каждый день. Сначала у них проверяешь документы, потом они запоминаются и проходят так, через какое-то время они не просто здороваются с тобой, а интересуются семьей, здоровьем. Некоторые, вы не поверите, знают обо мне столько, что я диву даюсь. Люди обсуждают нас за обедом, в минуты рабочего затишья. Иногда появляется новый человек, как вы, например, подходит и уже знает, как зовут мою жену, где сын учится. Спрашиваешь: «Откуда все знаете?» — а он смеется. Судачат о нас. — Охранник замолчал, потер мочку правого уха, кивнул еще одному уходящему и, вздохнув, продолжил: — Так вот тот парень, он со мной запросто общался. Он вообще был разговорчив. Постоянно задерживался на работе. Работал он тут около полугода, кажется. Последние месяцы замкнулся, просто бросит: «Привет!» — словно погремушку ребенку, от которого хотят отдохнуть. А потом исчез. Через день пришел кто-то из отдела кадров вашего агентства и принес новый список работников без его фамилии.

— А как его фамилия?

— Зачем вам, Анатолий Ефремович?

— Хочется знать больше о том, кто… Ну, вы понимаете, — указав на заметные еще синяки, ответил Толик.

— Его с детства воспитывала мать. Без мужчины. Я смотрел программу как-то, в выходные, где говорили, что таким образом пацанов делают геями. Сергей являлся прямым доказательством этой теории. Он был как девчонка с характером. Стерва, — усмехнулся мужчина. — Фамилию его я вам не скажу, забыл…

Толя не поверил в это «забыл», но озвучивать свои подозрения не стал. Охранник же продолжал:

— Так он рассказывал о вечеринках в ночных клубах, о своем новом друге, о прежнем друге. Он мог избить человека, мог бы и убить. Видно, в нем были злость, ненависть. Он как-то хвалился, что затеял драку в баре и его туда больше не пускают. Я еще шутканул: «Ты здесь веди себя скромнее». Сами видите, как вышло.

— А мать его как?

— Не знаю. Когда его задерживали, ментам сдавали, то трудно было узнать в полудурке с бешеными глазами того Сергея: остроумного, стервозного, ценящего красоту.

— Вы более чем лояльны к геям, — удивился Толик.

— У меня свои причины.

— Понятно, — сказал дизайнер, посмотрел на настенные часы с круглым циферблатом, ойкнул и протянул охраннику руку: — До завтра, мне пора. Спокойной рабочей ночи.

— Ваши слова да Богу в уши, — ответил мужчина.

На улице было светло от мириад искусственных огней. Толя достал бумажку с перерисованными знаками из кармана, записал на обратной стороне имя и фамилию охранника, кое-что о Сергее. Убрав листок обратно, перешел улицу. По тротуару ему навстречу шла сгорбленная старушка, опирающаяся на толстую трость с черной, судя по внешнему виду, пластмассовой ручкой. Проводив ее взглядом, Толя вспомнил вопрос, заданный мужчине: «А мать его как?» Давно он не звонил домой. Анатолий оглянулся на старушку. Она удалялась, уменьшаясь в размере, поглощаемая далью ночного города. Она шла одна, и ему показалось, что вокруг нее стелется туман. На душе стало тревожно.

Толя сразу купил карточку для таксофона, позвонил родителям в Оренбург. Мать, глотая слезы, сообщила о смерти:

— Сегодня с утра ее не стало. Приезжай, пожалуйста.

— Отчего она умерла?

— Врач сказал, от старости.

— Что я могу сделать? — спросил Толик.

У него еще никто из близких не умирал, поэтому, стоя на ветру у входа в метро, он не находил слов, не видел решения. Мать сказала, что самое нужное — это его присутствие, добавив глупое: «Что люди подумают, если тебя не будет».

— Похороны через два дня. Ты приедешь? — задала она вопрос, и связь прервалась.

5

Полина, конечно, ждала и волновалась, но Толя словно выпал из реальности этого мира. Его тело бестолково бродило вдоль освещенных дорог, а душа сжималась комочком грусти. Тихая скорбь о забытой в погоне за успехом пожилой женщине, качавшей его на коленях, забиравшей из детского сада, из начальной школы… Он вспоминал ее, словно обтянутые пергаментной бумагой, руки с вздутыми местами венами. Глубокие морщины, подобные тем, что пролегли сейчас через его лоб, покрывали все ее лицо. Жидкие седые волосы, коротко стриженные. Серебряные кольца-недельки на тонких, со вздутыми суставами пальцах, дань моде советских времен и памяти об умершем много лет назад муже.

Полина второй раз поставила подогреть воду для чая, который Толя предпочитал пить во время ужина. Она пару раз подходила к двери, слыша чьи-то шаги на площадке, но они проходили мимо. Часы тикали, а женщина бесцельно слонялась по комнатам. Ни на чем не могла сосредоточиться. Звонок застал ее у окна на кухне, грызущей заусеницы на пальцах.

— Что случилось? — впустив Толика, спросила Полина.

— У меня бабушка умерла. Я ее так давно не видел, и теперь… — в нем проснулось красноречие, — теперь ее нет. Странно все это. Когда мать мне сообщила, то я не нашелся с ответом. Стою у автомата, а сам будто где-то в другом месте. В тихом и одиноком, — говорил парень, разуваясь, проходя в ванную мыть руки. — Даже не так! Вначале я не понял, точнее сказать, не осознал. Потом стал вспоминать ее лицо, ее руки, и навалилась такая тоска. У тебя кто-нибудь умирал?

— Несколько раз, — следуя за ним тенью, отозвалась Полина.

— А самое плохое, что в моей жизни ничего не изменилось. Вот ее не стало, а жизнь идет, как шла. И когда умру я…

— Перестань, — перебила Толика женщина, обняв и прижавшись к его груди.

— Постой! Когда я умру, тоже ничего не изменится. Никто не вспомнит обо мне, кроме родных. Тогда зачем я живу?

— Чтобы жить, — гладя его спину, ощущая мышцы под ладонью, прошептала Полина.

— Ради процесса?! — Толя отшатнулся от нее. — Зачем дышать просто, потому что так надо. Должен быть смысл. У каждого он свой.