Контур человека: мир под столом - Мария Аверина

Вконец перепуганная Бабушка все подписала.

И помчалась через больничный двор в другой корпус больницы – к Маме, на бегу выкапывая-таки из сумки сигареты. Но только она собралась чиркнуть спичкой о коробок, как ее грозно осадила проходившая мимо женщина в грязном белом халате:

– Не курят у нас!

Бабушка послушно кинула смятую сигарету в урну и сунула пачку обратно в сумку.

Через неделю, когда с пеленками, распашонками, одеяльцами, коляской и прочей детской дребеденью она приехала по указанному адресу, встретили ее там вовсе не ласково.

– Зачем это вы все приволокли? Тут ничего этого не надо – у нее все есть. Государство позаботилось.

– А мне не надо, чтобы о моей Маше заботилось государство! – категорично заявила Бабушка. – У Маши есть Бабушка! И она о ней позаботится сама.

– Ну-ну, – цинично улыбнулась дежурная. – Вы тут все первое время у ворот слезы льете, передачки носите… а потом поминай как звали…

– Вот что, милая, – решительно сказала Бабушка. – Проведите-ка меня к моему ребенку и покажите мне, куда поставить коляску. Скажите, к какому врачу я должна обратиться, чтобы узнать, в чем она еще нуждается. А будете так себя вести, я напишу на вас жалобу главврачу.

Тетушка прикусила язык, перекатила коляску под лестницу и повела Бабушку наверх, в палату.

Конечно, я этой встречи не помню. Но просто уверена в том, что она была радостной для обеих. Тем более что Бабушка утверждает: из десяти стоявших в палате специальных кроваток она, просто ни на секунду не поколебавшись, безошибочно выбрала мою. И совсем не потому, что прочла висевшую на бортике табличку «Маша» – надпись она увидела потом. Просто девочка, лежавшая в этой кроватке, была единственной, которая открыла глазки и повернула головку в сторону двери в тот момент, когда Бабушка переступила порог палаты.

Так началась эта четырехлетняя «вахта».

Маму выписали из больницы только через полтора месяца, но она еще долго лежала у Бабушки дома. А как совсем выздоровела и окрепла, снова вынуждена была вернуться на Север: денег в нашей маленькой семье мучительно не хватало.

Бабушка с Тетей каждые выходные и праздничные дни проводили за городом: в небольшом, окрашенном облупившейся розовой краской доме с колоннами, окруженном огромным, переходящим в лес парком. Сперва меня возили в коляске, которая с того первого дня так и «прописалась» под лестницей. Потом, когда я начала ходить (а, к великой радости Бабушки и врачей, пошла я довольно рано), водили за ручку или относили к небольшому лесному озерцу, в котором теплыми летними днями я плескалась вместе с Тетей… У меня была куча игрушек, платьиц, ботиночек, ленточек для моих вьющихся отраставших кудряшек. У меня было все, кроме… желания говорить и общаться с людьми.

Да-да! Вот это я уже очень хорошо помню, как сидевшая на бортике песочницы воспитательница помогала мне лепить куличики и внятно, раздельно, вероятно, надеясь вытянуть из меня хоть слово, произносила:

– Смотри, Маша, какой хороший куличик у тебя получился… Ку-ли-чик… песо-чек… со-во‐чек…

Я смотрела на воспитательницу и думала: «Куличик… песочек… совочек… ведерко… формочка… Зачем ты мне все это говоришь? Скажи лучше, когда приедет Бабушка?»

Бабушка приезжала, и воспитательница, видимо, уже решившая для себя, что я безнадежна, деликатно и иносказательно, чтобы не потревожить и без того напряженные «родительские» чувства, привычно повторяла:

– Да дела у нас пока… никакие… Опять она целый день просидела, смотря в одну точку… Она у вас как кукла тряпичная: посадили – сидит, поставили – стоит. И ничего не говорит… ну, совсем ничего… даже когда плачет – молча…

– Неужели все-таки?.. – волновалась Бабушка.

– Не знаю, – уклончиво отвечала воспитательница. – Вам лучше справиться у лечащего врача.

Но и лечащий врач не испытывал особого оптимизма. Чем ближе подходили мои четыре с половиной года, тем настойчивее заговаривал он с Бабушкой о том, что девочку надо будет переводить в следующее специализированное медицинское учреждение.

Однако Бабушка была непреклонна. Она требовала, чтобы готовили документы на выписку, оформляла опекунство и каждый раз, приходя ко мне, рассказывала, что она уже купила мне кроватку, чудесного фиолетового пластмассового зайца с колокольчиком и на колесах, а соседка Нина Ивановна с первого этажа даже отдала для меня свою «наградную» от завода огромную оранжевую неваляшку…

– Машенька! Понимаешь, неваляшка! Ее роняешь, а она сама встает! Ее зовут так же, как и тебя, – Маша. Только сюда я ее уже привозить не стану – дома будешь играть. Ты меня слышишь? Ты рада?

Но я молчала. Воспитательница торжествующе хмыкала и пожимала плечами. Я же в такие минуты, переводя на нее взгляд, думала: «О чем мне с вами тут всеми разговаривать? «Песочек», «совочек», «ведерко»… Там, за стенами этих душных, пропахших глажеными пеленками и лекарствами комнат, за границами этого гигантского парка, там, откуда приезжает моя нарядная, окутанная духами, теплая, родная Бабушка, – огромный мир. И наверное, он будет поинтереснее, чем вечные куличики в песочнице, манная каша на завтрак и изрядно надоевшая мне игровая комната, узоры на ковре которой я знаю наизусть – каждую завитушку, каждый лепесточек цветка и каждую ворсинку».

Я молчала и ждала… Ждала того дня, когда за мной приедет Бабушка, возьмет меня за руку, и мы выйдем с ней за ворота этого убогого мира куда-то туда, куда я еще, конечно, не представляла, но точно знала, что мне там будет гораздо интереснее, чем здесь.

И вот этот день наступил.

Была весна. У ограды нашего дома цвела сирень, и, когда Бабушка приехала, я как раз заканчивала изучать ветку, которая не только одуряюще пахла, но и поразительно красиво сочным фиолетовым цветом рисовалась на фоне бездонного голубого неба.

– Маша! Маша! Где ты?

– Да вон она, – бесцветно ответила воспитательница. – Час уже стоит как вкопанная… Упрямая… вы намучаетесь… Ну, да это ваше дело!

И стала собирать детей, чтобы отвести их наверх, в столовую.

– Вы кормить-то ее сегодня у нас еще будете? Или так поедете?

– Нет! – крикнула ей вдогонку возбужденная и суетящаяся Бабушка. – Мы сейчас переоденемся и поедем домой. Дома уже и поедим. Я такой супчик сварила. Да, Маша?

Бабушка приехала одна, без Тети. Переодела меня в привезенное с собой новое платьице, сандалики, завязала мне бант из новой ленточки.

– Мы с тобой, Маша, ничего отсюда брать не будем. Пусть все твои игрушки другим деткам останутся. И платьица… А мы другие купим, правда?

Но я по-прежнему молчала. Я молчала, потому что до последней минуты не верила, что эти тяжелые ворота откроются не только для Бабушки, но и для меня. Я никогда не была за ними, но откуда-то знала, что когда-нибудь шагну в тот мир, который снился мне ночами в виде огромного моря, гор, необъятных зеленых полей, высоких, ярко светящихся домов и стремительных машин. Все это я видела по телевизору в холле нашего дома, и раз там это показывали, можно ли было сомневаться, что все это существует? Я молчала и ждала, чтобы ни одно лишнее слово не спугнуло медленно подбирающегося ко мне счастья.