Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут - Хелен Браун

Дом – как вторая кожа. Ему требуется время, чтобы вырасти

– Кто будет жить в доме с названием «Ширли»? – спросил Филипп, уставившись на медную табличку у парадного входа.

Честное слово, иногда он выводит меня из себя. Наш дом нашел новых владельцев быстрее, чем мы ожидали: у нас оказалось всего четыре недели на переезд. И теперь мой муж привередничает по поводу именной таблички!

– Раньше у многих домов были названия, – парировала я. – Так почему бы не Ширли?

Супруга явно не впечатлили мои слова. Глубоко в душе я чувствовала, что он хочет переехать во что-нибудь белое и современное, похожее на холодильник. А этот дом скорее напоминал помесь викторианского приюта и немецкого замка. Построенный в начале двадцатого века, своими стенами из красного кирпича и черепичной крышей он навевал воспоминания о временах, когда матери собирали сыновей на войну, а секс до брака был под строгим запретом. Если в прошлом Ширли и мог похвастаться красотой, теперь все впечатление портили потрескавшиеся стены и голые окна.

Кирпичная кладка пошла волнами, и серая смесь, призванная удерживать ее на месте, явно не оправдывала возложенных на нее ожиданий. Оранжевая черепица напоминала ряды надкусанных печений; некоторые кусочки уже намеревались сорваться с крыши. Но Филипп прекрасно видел все это и без моей подсказки. Если мы в ближайшее время ничего не найдем, придется снимать жилье, а это новая нервотрепка.

Я думала, что выбрать новый дом будет несложно, но в результате мы уже которую неделю осматривали таунхаусы и квартиры и ездили в районы с новой застройкой. Одни оказались слишком тесными и дорогими, другие поднимались на столько этажей, что риелторам не мешало бы включить в стоимость фуникулер. Мы, конечно, не собирались ужиматься, но и особняк как вариант не рассматривали.

Мне всегда нравился непритязательный район Прааран (местные называли его «Пран»), поэтому я не на шутку обрадовалась, когда заметила Ширли на тихой улице, отходящей от Хай-стрит. Все дома по соседству построили между двумя мировыми войнами, что создавало ощущение удивительного единства, столь редкого в Мельбурне. Большая часть представляла собой двухэтажные особняки из двух квартир. Я сразу обратила внимание на белые заборы из штакетника и необычные сады – было в них что-то, наводящее на мысли об «Алисе в Стране чудес». Благодаря закону об охране исторического наследия строительство многоквартирных домов и современных зданий на улице было запрещено.

В отличие от наших прежних соседей, никто здесь не был чрезмерно озабочен стрижкой газона. Более того, создавалось впечатление, что жильцы соревнуются, у кого лужайка перед домом зарастет сильнее.

Ширли не мог похвастаться роскошным садом. Честно говоря, прямоугольник песчаной почвы рядом с площадкой для машины скорее напоминал пустыню. К дому вела забетонированная дорожка. И только старая яблоня, чей раздвоенный ствол прислонился к веранде, намекала, что когда-то здесь жила семья.

– Давай зайдем внутрь, – предложила я.

Но муж отказывался двигаться с места. Он по-прежнему разглядывал именную табличку, недавно отполированную для тех, кто захочет осмотреть дом.

– Мы можем потом ее снять, – предложила я, беря его за руку.

– Это вряд ли. Кажется, ее зацементировали.

Я потянула Филиппа за собой по деревянной лестнице, чьи ступени порядком одряхлели от многолетнего использования, и провела в прихожую. Высокие потолки. Сквозняки. Пыль танцует в солнечных лучах над пирамидой картонных коробок. Но мне почему-то было здесь хорошо.

– Не слишком презентабельно, – заметил Филипп.

– Не думаю, что можно винить в этом владельцев, – ответила я. – В конце концов, их отсюда выгоняют.

– Интересно, кто здесь спит? – спросил муж, заглядывая в темную комнату, загроможденную спортивным оборудованием и чемоданами. – Маркиз де Сад?

Агент по недвижимости возник в дверях, словно призрак.

– Это хозяйская спальня, сэр, – сердито сказал он, протягивая Филиппу буклет и разворачиваясь на каблуках.

– Да-да, с колесом, дыбой и прекрасным видом на соседскую кирпичную стену, – пробормотал муж.

Половицы пронзительно скрипели под нашими ногами, пока мы, ведомые запахом нафталина, шли через холл в комнату поменьше, где расположился камин. Судя по пятнам на потолке, крыша протекала.

– Похоже на детскую, – сказал Филипп, изучая облезлые обои с плюшевыми мишками.

– Или кабинет, – добавила я, разглядывая яблоню сквозь потрескавшееся розово-зеленое витражное окно.

Мы проскрипели по коридору на кухню и в гостиную; по пустому дому гуляло эхо. Филипп указал на рабочий стол из желтого мрамора с коричневыми пятнами. Довольно необычный предмет мебели. Сорванная с рычага телефонная трубка издавала прерывистые гудки, словно кардиомонитор, фиксирующий угасание пациента.

Хотя хозяева явно пренебрегали уходом за Ширли, я почувствовала в нем что-то родное. Усталый, ширококостный, возможно, с объективными недочетами – у нас было много общего. Казалось, будто перед нами женщина с добрыми и грустными глазами – та, что станет тебе другом до конца твоих дней.

– Если выкрасить стены в теплые цвета и оживить их картинами… Смотри! – воскликнула я, указывая на полностью застекленную стену.

К сожалению, сейчас через нее можно было любоваться только глинистой площадкой и одиноким деревом. Задний двор поражал воображение еще меньше, чем участок перед домом. Искусственный газон протерся до дыр. Засуха не первый год держалась за Мельбурн мертвой хваткой. Я читала в газетах о маленьких детях, которые настолько отвыкли от дождя, что начинали испуганно кричать, когда он изредка стучал по крыше. Использование воды было строго ограничено; казалось, в наш город вернулись пятидесятые. Чистка зубов стала вынужденной мерой. Мылись мы строго по таймеру. Некоторые люди вместо душа мылись из ведра, а потом использовали грязную воду, чтобы поливать сад. Не один наш друг потянул себе спину подобным образом!