Однажды на берегу океана - Крис Клив

Итак, я беженка, и мне бывает очень одиноко. Моя ли вина в том, что я не выгляжу как англичанка и не говорю как нигерийка? А кто говорит, что англичанка должна иметь кожу бледную, как облака, проплывающие над ней летом? Кто говорит, что нигерийка обязана говорить по-английски неграмотно, будто английский язык столкнулся с языком ибо[2]где-то высоко-высоко, в атмосфере, и пролился дождем, и попал ей в рот, и она чуть не захлебнулась, и ей остается только рассказывать истории про яркие африканские краски и вкус жареного плантайна[3]? Причем рассказывать не просто так, а так, словно она несчастная, которую спасли во время наводнения, и она до сих пор выкашливает из своих легких колониальную воду.

Простите меня за то, что я слишком хорошо изучила ваш язык. Я здесь для того, чтобы рассказать вам настоящую историю. Я не для того пришла, чтобы поговорить с вами про яркие африканские краски. Я — переродившаяся гражданка развивающейся страны, и я докажу вам, что цвет моей жизни — серый. А если так уж обязательно нужно, чтобы я втайне обожала жареный плантайн, тогда пусть это останется между нами, и я вас умоляю: никому не рассказывайте. Ладно?

В то утро, когда нас отпустили из центра временного содержания, нам отдали все наши личные вещи. Я держала свои вещи в прозрачном пластиковом пакете. Карманный английский словарь Collins Gem, пара серых носков, серые шорты, водительское удостоверение (не мое) и промокшая, а потом высушенная визитная карточка (тоже не моя). Если так уж хотите знать, эти вещи принадлежали белому мужчине по имени Эндрю О’Рурк. Я встретила его на берегу моря.

Вот этот маленький пластиковый пакет я держала в руке, когда сотрудник центра временного содержания велел мне пойти и встать в очередь к телефону. Девушка, стоявшая первой, была высокая и красивая. Ее оружием была красота, а не грамотная речь. Я тогда подумала: кто из нас двоих сделал лучший выбор, чтобы выжить? Эта девушка выщипала себе брови, а потом нарисовала их карандашом. Вот что она сделала, чтобы спасти себе жизнь. На ней было лиловое платье с открытыми плечами и рисунком из розовых звездочек и полумесяцев. Волосы она повязала симпатичным розовым шарфом, а на ногах у нее были лиловые шлепанцы. Я подумала, что ее, наверное, долго держали в нашем центре временного содержания. Понимаете, нужно очень долго копаться в коробках с поношенными вещами, чтобы собрать вот такой ансамбль.

На коричневых икрах девушки я заметила много маленьких белых шрамов и подумала: может быть, ты вся покрыта этими шрамиками, как твое платье — звездочками и полумесяцами? Я подумала, что это было бы красиво, и теперь я хочу попросить вас согласиться со мной в том, что шрамы — это вовсе не уродливо. Просто те, кто оставляет шрамы, хотят, чтобы мы с вами так думали. Но мы с вами должны прийти к согласию и возразить им. Мы должны считать все шрамы красивыми. Договорились? Это будет наш секрет. Потому что у тех, кто умирает, шрамов не бывает. Шрам означает: «Я выжил».

Еще немного — и я скажу вам несколько горьких слов. Но вам все равно придется выслушать их, как придется согласиться с тем, что я только что сказала насчет шрамов. Горькие слова — это тоже красиво. Печальная история означает, что тот, кто ее рассказывает, жив. И вы понимаете, что с ней, с рассказчицей, вот-вот произойдет нечто чудесное, и тогда она обернется и улыбнется.

Девушка в лиловом платье с открытыми плечами и шрамиками на ногах уже говорила с кем-то по телефону:

— Алё, такси? Ну, вы за мной подскакать, да? Здорово. Чего ты говорить? Откуда я? Я-то с Ямайки, милок, представлять себе. А? Чего? Откуда я щас звонить? Погоди, щас скажу.

Она прикрыла трубку рукой, обернулась к девушке, стоявшей за ней, и сказала:

— Послушать меня, дорогуша, как это место называться, где мы щас торчать?

Но та девушка посмотрела на нее и пожала плечами. Она была тоненькая, кожа у нее была темно-коричневая, а глаза зеленые, как леденец, когда его обсосешь и посмотришь сквозь него на луну. Девушка была такая хорошенькая, что даже и не расскажешь. На ней было желтое сари. Она держала такой же прозрачный пластиковый пакет, как у меня, но в нем ничего не было. Мне сначала показалось, что пакет пустой, и я подумала: зачем он тебе, девушка, если в нем ничего нет? Через пакет просвечивала ткань ее сари, и я решила, что пакет просто наполнен лимонно-желтым цветом. Больше у нее ничего не было в тот день, когда нас отпустили из центра временного содержания.

Эту девушку, вторую, я немного знала. Мы две недели прожили в одной камере, но я с ней ни разу не разговаривала. Она по-английски ни слова не говорила. Вот почему она просто пожала плечами, крепко сжимая в руке свой пустой прозрачный пакет. А та, которая говорила по телефону, закатила глаза — совсем как офицер, которого я поблагодарила на прощание.

А потом эта девушка обратилась к той, которая в очереди стояла третьей, и спросила:

— Ты хоть знаешь, как это место называться, где мы щас?

Но и третья девушка этого не знала. Промолчала. На ней были голубая футболка, синие джинсы и белые кроссовки Dunlop Green Flash, и она просматривала содержимое своего прозрачного пластикового пакета, а ее пакет был набит письмами и документами. Там было так много разных бумажек, и все мятые, в жирных пятнах, и ей приходилось одной рукой придерживать пакет снизу, чтобы он не порвался. Эту девушку я тоже немного знала. Она была некрасивая, и с языком у нее тоже было не очень, но знаете, есть еще одно, что может вас спасти от того, чтобы вас рано отправили домой. У этой девушки вся ее история была записана — официально. И в конце этой записанной истории стояли печати. Печати были красные, они подтверждали, что все написанное ПРАВДА. Помню, она как-то раз рассказала мне свою историю. Что-то вроде: Пришли-люди-и-они-

сожгли-мою-деревню-

связали-моих-девочек-

насиловали моих девочек-

забрали-моих-девочек-

избили-моего-мужа-

отрезали-мне-грудь-

я-бежала-через-лес-

нашла-корабль-

переплыла-через-море-

а-потом-меня-отправили-сюда. Примерно такая история. Я в центре временного содержания таких историй столько наслушалась, что у меня голова шла кругом. У всех девушек истории начинались так: Пришли-люди-и-они-. И все истории заканчивались словами а-потом-меня-отправили-сюда. Все истории были грустные, но мы с вами уже договорились насчет грустных слов. А эта девушка — стоявшая третьей в очереди к телефону, — она была такая грустная из-за своей истории, что даже не знала названия места, где сейчас находится, и знать не хотела. Это не вызывало у нее любопытства.

Ну, и девушка у телефона снова спросила: