Грек Зорба - Никос Казандзакис

Однажды он взял большой лист бумаги, цветные карандаши и нарисовал гору, лес, канатную дорогу и подвешенные к тросам брёвна, каждое из которых имело по два крыла небесно-голубого цвета. В небольшом округлом заливе он нарисовал чёрные суда с зелёными матросами, похожими на попугаев, и лодками, перевозящими жёлтые брёвна. В углах рисунка четыре монаха, с их губ слетали розовые ленты с надписями: «Господь всевышний, ты велик, восхитительны дела твои!»

В последние дни Зорба торопливо разводил огонь, готовил ужин, мы ели, после чего он спешил к дороге, ведущей в деревню. Спустя некоторое время он возвращался с недовольным видом.

- Куда это ты опять ходил, Зорба? - спрашивал я его.

- Не лезь-ка ты, хозяин, - говорил он и менял тему разговора. - Неужели Бог существует, да или нет? Что ты об этом скажешь, хозяин? И если он существует, что вполне возможно, каким ты его себе представляешь?

Я пожал плечами, не ответив.

- Я не смеюсь, хозяин, я представляю Бога очень похожим на себя. Только более высоким, сильным и более чокнутым. И кроме того бессмертным. Он удобно уселся на мягких овечьих шкурах, а крышей ему служит небо. Оно не из старых бензиновых бочек, как в нашем жилье, а из облаков. В правой руке он держит не меч и весы - это инструменты для мясников и бакалейщиков, - а большую губку, пропитанную водой наподобие дождевого облака. Справа от него Рай, слева Ад. Когда к нему подходит чья-то душа, совсем нагая, бедняжка, и дрожащая, ибо она потеряла свое тело, Бог смотрит на неё, посмеиваясь в бороду, и, сделав страшное лицо, говорит грубым голосом: «Иди-ка сюда, иди, проклятая!» И начинает свой допрос. Душа бросается к ногам Господа Бога. «Пощади! - кричит она ему. - Прости меня!» И на тебе - начинает рассказывать о своих грехах. Она говорит и говорит без остановки. Богу это, в конце концов, наскучивает. Он начинает зевать. «Ну, хватит, замолчи, - кричит он ей, - ты мне все уши прожужжала!» И - хлоп! Одним взмахом губки смывает с неё все грехи. «Ну-ка, убирайся, беги скорей в Рай! - говорит он ей. - Пётр, пропусти и эту бедную девочку!»

Ибо, ты это должен знать, хозяин, Бог велик, и быть Благородным - значит прощать!

Я помню, что в тот вечер, когда Зорба рассказывал мне свои глубокомысленные бредни, я смеялся. Тем не менее «благородство» Господа Бога проникло в моё сознание, я запомнил его сострадание, великодушие и всемогущество. В какой-то из других вечеров, когда из-за дождя мы укрылись в нашем сарае и занялись тем, что жарили каштаны, Зорба повернулся ко мне и долго смотрел, будто хотел понять какую-то великую тайну. В конце концов, он не выдержал:

- Я хотел бы знать, хозяин, - сказал он, - что ты всё-таки находишь во мне. Почему ты не схватишь меня за ухо и не выгонишь вон? Я тебе однажды говорил, что меня называют «паршой», потому что где бы я не появлялся, я не оставляю камня на камне… Все твои дела скоро полетят к черту. Гони ты меня, говорю тебе!

- Ты мне нравишься, - ответил я, - и больше не спрашивай меня об этом.

- Ты всё же не понимаешь, хозяин, что у моего мозга нет нужного веса. Возможно, он тяжелее или легче, во всяком случае, он наверняка не такой, какой нужен! Подожди, ты сейчас поймёшь: вот нынче, к примеру, эта вдова не даёт мне покоя ни днем, ни ночью. Но речь не обо мне, нет, клянусь тебе. Что касается меня, я могу сказать наперёд, я её никогда не трону. Она мне не по зубам, чёрт бы её побрал! Более того, я не хочу, чтобы она была потеряна для других. Не хочу, чтобы она спала одна. Это было бы очень печально, хозяин, и я не смогу этого перенести. И вот я брожу по ночам вокруг её сада. Ты знаешь почему? Чтобы увидеть, что кто-то ходит к ней ночевать, и успокоиться.

Я рассмеялся.

- Не смейся, хозяин! Если какая-нибудь женщина спит одна, то виноваты в этом мы, мужчины. Нам всем придётся отвечать за это на страшном суде. Бог прощает любые грехи, как мне видится, с губкой наготове, но такой грех он не прощает. Горе тому, кто мог бы спать с женщиной, но уклонился, хозяин. Горе той женщине, которая могла спать с мужчиной и не сделала этого! Вспомни-ка, что сказал ходжа. Он на минуту замолчал и вдруг спросил:

- Когда человек умирает, может он вернуться на землю в каком-то другом виде?

- Не думаю.

- Я тем более. Но если бы он мог, тогда те люди, о которых я тебе сказал, ну, кто отказался служить, назовём их - дезертиры любви, они вернутся на землю, ты знаешь в каком обличье? В обличье мулов! Зорба снова замолчал и задумался. Потом глаза его засверкали.

- Кто знает, - сказал он, возбуждённый своим открытием, - может быть, мулы, которые бродят сейчас по свету, и есть те самые люди, эти размазни, которые всю жизнь считались мужчинами и женщинами, не будучи ими на деле. Может, поэтому они без конца лягаются. Что ты об этом думаешь, хозяин?

- Твой мозг весит, несомненно, меньше, чем нужно, Зорба, - ответил я, смеясь, - лучше встань и возьми сантури.

- Сегодня вечером не будет сантури, хозяин, и не обижайся. Я говорю, говорю, уже наговорил столько глупостей, а знаешь почему? Потому что я очень озабочен. Большая неприятность. Новая галерея, она сыграла со мной злую шутку. А ты мне говоришь о сантури… С этими словами он достал из золы каштаны, дал горсть мне и наполнил наши стаканы раки.

- Да поможет нам Бог! - сказал я, чокаясь.

- Да поможет нам Бог, - повторил Зорба, - если ты этого хочешь… Но до сего времени это ничего хорошего не дало.

Он залпом выпил огненную жидкость и вытянулся на своей постели.

- Завтра мне потребуется много сил. Мне предстоит бороться с тысячью чертей. Доброй ночи! На следующий день с раннего утра Зорба отправился на шахту. Проходя галерею в богатой жиле, где с кровли капала вода, рабочим приходилось шлепать по чёрной грязи. Они продвинулись недалеко.

Ещё с позавчерашнего дня Зорба велел подносить крепёжный лес, чтобы укрепить галерею, однако он всё равно был обеспокоен. Брёвна были недостаточно толстыми и инстинкт старого грека, позволявший ему чувствовать всё, что происходило в подземном лабиринте, словно это было его собственное тело, подсказывал, что крепёж ненадёжен; он слышал пока ещё легкое и неуловимое для других поскрипывание, похоже, крепь кровли стонала под её тяжестью.

Беспокойство Зорбы в этот день усилилось ещё и оттого, что в ту минуту, когда он готовился спуститься в шахту, мимо проезжал на своем муле деревенский поп, отец Стефан, спеша в соседний монастырь, чтобы причастить умирающую монахиню. К счастью, у Зорбы хватило времени плюнуть три раза прежде, чем поп обратился к нему.

- Добрый день, поп! - ответил Зорба сквозь зубы на приветствие.

И совсем тихо пробормотал:

- Чур, меня!

И чувствуя, что эти слова, должные изгнать дьявола, мало утешают, он вконец расстроенный, полез в новую галерею.

Чувствовался тяжёлый запах лигнита и ацетилена. Рабочие уже начали устанавливать столбы и крепить галерею. Зорба с кислым видом отрывисто пожелал им доброго утра, затем засучил рукава и принялся за работу.