Деревни - Джон Апдайк

Оуэн и Фэй встречались нечасто и случайно на поселковых собраниях и коротко обменивались приветствиями и новостями, иногда осмеливаясь прикоснуться друг к другу, полагая, что никто ничего не замечает. А если и замечают — нестрашно. В их кругу считалось естественным, если кто-то к кому-то испытывает симпатию. Взаимная приязнь скрашивала постоянные заботы о доме, о детях, о домашнем хозяйстве. Это заменяло им то, чем жила молодежь — вызывающе драную, как на чучеле, одежду, бешеные танцы, кайф с травкой у кого-нибудь на квартирке, где к тому же можно было с кем-нибудь переспать. Джок и Филлис даже одобряли — до известной степени — отношения между Оуэном и Фэй, хотя и догадывались, какие это были отношения. Если твоя половина желанна, то и ты тоже желанен(на).

На вечеринке у Морисси, артистичная атмосфера дома которых толкала на безрассудные поступки, Фэй спросила у Оуэна, спросила, не разжимая губ, чтобы никто не смог догадаться, что она говорит:

— Мой психоаналитик рекомендовал спросить тебя кое о чем.

— Правда? О чем же?

— Подумай.

Оуэн был поражен, что Фэй берет психоаналитические сеансы, и ни о чем другом думать уже не мог.

— Не представляю.

— Это же очевидно, Оуэн. Он рекомендовал мне спросить, почему ты не хочешь заняться со мной любовью.

Оуэна всего обожгло, словно его столкнули в кипящий котел.

— Это не так. Я хочу, только…

— Что только? Боишься своей прыткой женушки? — мрачно усмехнулась Фэй.

— Нет, но как это сделать?

Фэй тоже нервничала. Ее тоже словно сбросили в кипящий котел.

— Не знаешь как? Говорят, ты умный, в компьютерах разбираешься. Или договориться по телефону для тебя слишком просто?

Позвонить с работы было непросто. Его отсек в помещении фирмы был отгорожен от отсека Эда всего лишь полутораметровой перегородкой. Позвонить из дома не легче. Даже если Филлис выходила за покупками, по комнатам бегали девятилетний Грегори и семилетняя Айрис. Позвонить Фэй оказалось труднее, чем с ней флиртовать.

Шли дни, а Оуэн все откладывал звонок и продолжал жить обычной на внешний взгляд жизнью. Но он чувствовал свое жаркое сердцебиение и терзался виной. В основном перед Фэй — за то, что не откликается на ее заманчивое предложение. Ложась спать рядом с Филлис, он видел перед собой ту, другую, видел ложбинку между небольшими грудями, которую приоткрывал низкий вырез платья, остекленевшие серо-зеленые зрачки, когда она перебирала с выпивкой, повлажневшую ладонь, прикоснувшуюся к его руке, скорбно сжатые, чтобы не улыбнуться, губы. Он плохо спал, и виновата в том была Филлис. Ему казалось, что будь на ее месте Фэй, он мгновенно провалился бы в глубокий сон. Ему словно бы хотелось лечь, растянувшись, подле Джинджер Биттинг.

Телефонных будок в Миддл-Фоллс было предостаточно, но Оуэн выбрал будку на окраине поселка, у шоссе, вдоль которого некогда цвели сады и стояли молочные фермы, сменившиеся теперь закусочными, где можно было перекусить, и лавками, торгующими удешевленными хозяйственными товарами: ковровым полотном, черепицей, оконными рамами. По шоссе проносились грузовики, вздымая пыль и заглушая слова на другом конце провода.

— Алло? — это была Фэй. Ее голос показался ему низким, такого он не слышал прежде.

— Это говорит Оуэн Маккензи, — назвался он полным именем на тот случай, если кто-нибудь слышит их разговор. Его формальный тон даст ей понять, что рядом есть кто-то третий, и тогда он спросит, не оставил ли он у них очки. Накануне Дамхемы и Маккензи сыграли партию в волейбол, а потом вместе с детьми подкрепились пиццей.

«Длинный был удар, длинный и сильный, — услышит Фэй, — мне не удалось его взять».

Фэй молчала.

— Я звоню спросить, не оставил ли я у вас очки…

— Оуэн, это ты? — выдохнула она. — Наконец-то!

— Ты сказала, чтобы я позвонил.

— А ты не звонил. Целая неделя прошла.

— Я боялся.

— Чего ты боялся? Это же так естественно, когда встречаются мужчина и женщина. Твое молчание меня обидело.

— Прости, пожалуйста. Как я сказал… — Он старался не повторяться, старался подыскать верные слова.

Фэй прервала его:

— Хочешь меня видеть? — В ее голосе появилась убаюкивающая напевность.

— Хочу, о Господи! Очень хочу.

— В следующий вторник сможешь выбраться?

— Только во вторник? А что, если сейчас, раз уж я застал тебя?.. Ты будешь дома?

— Буду, но в любую минуту может кто-нибудь зайти. — Фэй помолчала, потом, отбросив осторожность, сказала скороговоркой: — Я очень хочу встретиться с тобой, но не у себя дома. Во всяком случае, не в первый раз.

— Да? Это звучит так, что вообще ничего не будет. А мне хочется просто обнять тебя, убедиться, что ты живая женщина, а не видение из сна.

— Все так говорят…

— Кто — все?

— Мужчины, вот кто. Не строй из себя наивного ребенка, Оуэн… Слушай меня внимательно. Во вторник в десять утра придет няня, а у меня в Хартфорде сеанс у психоаналитика. Я хочу пройтись по магазинам, заглянуть в «Вудсворт», в «Атенеум». Сумеешь на несколько часов сбежать от своего Эда? Сошлись на то, что у тебя визит к стоматологу. Сделаем вылазку на природу, я знаю одно хорошее место. Буду ждать тебя у нового пассажа. Ты знаешь мою машину — темно-бордовый «мерседес». Если у тебя что-нибудь не получится, сообщи мне в понедельник. Если трубку возьмет кто-то, кроме меня, скажи, что нашел очки у себя дома.

— Как спокойно ты все распланировала! — вырвалось у него.

Фэй рассмеялась.

— Оуэн, пора быть практичным. Жизнь — это не сон, где бродишь вслепую.

Фэй в свое время была учительницей. Ему нравился ее наставительный тон.

Хорошее место, о каком говорила Фэй, был небольшой заповедник площадью восемь акров, на Уайтфилд-Рок. Знаменитый евангелист, согласно местному преданию, читал здесь некогда свои проповеди. Затем на основе топографических съемок установили, что Уайтфилд проповедовал не здесь, а по другую сторону цепи холмов в двух-трех милях отсюда. Тропы заповедника были порядочно исхожены, в скалистых трещинках виднелись коробки из-под сигарет, палочки от мороженого, бумажные обертки. Оуэн и Фэй свернули с главной тропы и вышли к небольшой тенистой лужайке. Купы кустов и деревьев защищали здесь от сентябрьского ветерка и глаз случайных прохожих.

Для многих заповедник был святым местом, и толчеи в нем не случалось, а после Дня труда он вообще был пустынен.

Летом кто-то побывал в укромном уголке, куда они пришли: под одним из кустов поблескивала банка из-под пива.

Фэй захватила с собой одеяло и корзинку с закуской, но есть им не хотелось. Они даже не попробовали розового португальского портвейна в низкой бутылке с отвинчивающейся пробкой. Им было не до того. Они кинулись в объятия друг друга. Оуэн не мог поверить в чудо: другая женщина, не Филлис, целует его, воркуя, лижет ему ухо, не сопротивляется, когда он начал расстегивать ее кремовую шелковую блузку.