На прибрежье Гитчи-Гюми - Тама Яновиц

Утром Мариэтта вернулась забрать вещи. Она приехала на машине матери Стива Хартли, «Тойоте» лимонного цвета.

– Стив знает, что у тебя нет прав? – спросила я.

– У меня есть справка, что я учусь, – ответила она презрительно. – И вообще, твое какое дело?

– По справке одной ездить нельзя, – сказала я.

– Тебе-то что за дело? – Она оттолкнула меня и открыла шкаф. – Слава богу, наконец-то я покидаю эту дыру. Больше не будешь за мной шпионить!

– Да? – сказала я. – Надо проследить, чтобы ты не умыкнула чего моего.

– Да кому нужно это клоунское тряпье? – сказала она.

– Как ты быстро переменилась!

– Меня к этому вынудила наша семейка, – сказала она. – Включился механизм самозащиты.

– А Стив Хартли видел тебя такой? Наверняка нет.

– Он принимает меня такой, какая я есть. Не то что ты. У меня теперь и работа появилась. Я буду содержать нас обоих, а Стив сможет вплотную заняться продажей своих компьютерных идей.

– Блеск, – сказала я. – Монолог – как из мыльной оперы! А что у тебя за работа?

– Я официантка в баре, – сказала она. – Если кто-нибудь уволится, меня переведут в зал.

– Неужели? – сказала я. В глубине души я была потрясена – работа официантки всегда наводила на меня ужас. – И где же?

– Не скажу.

– Чего ты стыдишься?

– Вовсе я не стыжусь! Просто не хочу говорить. Еще притащишься туда, поставишь меня в идиотское положение.

– Все понятно, – сказала я. – Ты работаешь в топлесс-баре.

– Нет! – крикнула она, упихивая остатки одежды в чемодан.

– Красивая вещь, – сказала я с тихим восторгом, заметив, как один из щенков, проковыляв через всю комнату, забрался на чемодан и пустил струю.

– Матери Стива его выдали на съезде библиотекарей, – нехотя призналась Мариэтта.

– И комплект прелестный, – сказала я, имея в виду кораллового цвета кашемировые свитер с кардиганом.

– Тоже матери Стива.

– Для библиотекарши вкус у нее неплохой.

– Что ты так взъелась на библиотекарей? – сказала Мариэтта. – Откуда столько презрения? Да как ты смеешь презирать женщину с такими возвышенными мыслями, с достоинством и здравомыслием, которых у тебя нет и не будет. Вечно ты все изгадишь. Когда Стив заработает много денег, может, я пойду учиться на библиотекаря.

– А ты и библиотекаршей будешь работать топлесс?

– В голове не укладывается, как я могла столько времени прожить в этом гадюшнике! – сказала она. – Слава богу, теперь я от этого избавлена.

– Раньше мы тебе нравились, – сказала я. – Ты переменилась. Деградировала. Ведешь себя как типичная домохозяйка средних лет.

– Давай расстанемся по-хорошему, – сказала она. – Кто знает, может, никогда больше не свидимся.

– Когда похороны? – вдруг вспомнила я.

– Чьи похороны?

– Матери Стива Хартли, – сказала я. – Ну, той, библиотекарши. Чей чемодан ты взяла. И чей комплект надела. На чьей машине ты приехала!

– Она вовсе не умерла, – сказала Мариэтта. – Ей даже стало лучше. Через неделю-другую ее выпишут.

– Да? – сказала я. – Нас к тому времени, наверное, здесь уже не будет. Мы переезжаем в Лос-Анджелес. Ну что ж, всех тебе благ. Я обязательно сообщу тебе наш новый адрес, чтобы ты могла к нам приехать, если, не дай бог, мать Стива, вернувшись домой, не сумеет оценить тебя по достоинству.

Мариэтта собралась было сказать ответную колкость, но передумала:

– Да, обязательно сообщи мне адрес. Маме, думаю, будет приятно получать от меня весточки.

– Может, еще увидимся до отъезда, – пробормотала я, но Мариэтты уже и след простыл.

Вскоре приехал за щенками Фред. Расставаться с ними было тяжело до боли. Он, естественно, выбрал именно тех двух, которых я хотела оставить.

– Лулу, сюда! – сказала я и протянула ей щенков. – Попрощайся со своими детками. Может, никогда их больше не увидишь.

Она, похоже, встретила это известие с облегчением. Рождение щенков для нее было шоком. Она никогда не любила собак и себя собакой не считала. Будь она человеком, она была бы бесстыжее меня и Мариэтты, вместе взятых. Стоит появиться какому-нибудь новому существу мужского пола – она тотчас впадает в экстаз. При первой же возможности убегает в дома, где есть мужчины. Ее вид обычно производит отталкивающее впечатление (она толстовата, что из-за безволосости еще сильнее бросается в глаза), но в дом ее обычно пускают – из жалости.

Попав к чужим людям, она немедленно норовит забраться в хозяйскую постель. А еще напускает на себя самый трагический вид, без слов пытаясь поведать им о том, как несчастна была ее жизнь в родном доме. Однако, получив все подачки и объедки, она неизменно возвращается: без нас ей не на кого злиться и раздражаться.

Завидев Фреда, она, раскинув лапы, повалилась на спину: требовала, чтобы он почесал ее роскошный живот. Он машинально начал ее гладить, а она теребила его, давая понять, что ей нравится, когда это делают поэнергичнее.

– Вот так? – спросил он рассеянно. – Слушай, может, пойдем прогуляемся? – Лулу вскочила и принялась возбужденно лаять. – Я это не тебе, – сказал он, – а Мод.

– Ты уже выписал чек за щенков? – спросила я.

Он взялся за ручку.

– Готово! Теперь пойдешь?

– Нет, – ответила я. – Слишком холодно.

– Пройдись с ним, Мод! – сказала мамочка.

Она размахивала чеком на шестьсот долларов, чтобы поскорее высохли чернила. – Прогулка пойдет тебе на пользу.

– Тогда пусть с нами пойдет Леопольд, – сказала я. – Он будет моей дуэньей.

– Зачем это тебе дуэнья? – возмутился Фред.