Под маской, или Женская сила - Луиза Мэй Олкотт

любопытство, как только будет окончен ужин, а пока рекомендует не тревожить мисс Мьюр, ведь она получила дурные вести и нуждается в уединении. Семья, хоть и не без усилий, подчинилась и стала с нетерпением ждать. Джеральд признался брату в любви к Джин и просил простить его за то, что не оправдал доверия. Готовый к яростной вспышке, Джеральд весьма удивился, когда брат лишь взглянул на него с жалостью и печально молвил:

– И ты тоже! Я не собираюсь упрекать тебя, ибо представляю твои страдания, когда правда будет раскрыта.

– Какая еще правда? – удивился Джеральд.

– Скоро узнаешь, бедный мой брат. И тогда мы с тобой утешим друг друга.

Больше никаких сведений либо намеков не удалось вытянуть из Эдварда, пока не завершился ужин и прислуга не была отослана из столовой. Бледный и мрачный, однако вполне владеющий собой, ибо переживания сделали мальчика мужчиной, Эдвард извлек пачку писем и сказал, глядя на брата:

– Джин Мьюр всех нас обманула. Я знаю насчет ее прошлого; позволь рассказать об этом прежде, чем я прочту ее письма.

– Остановись! Я не стану слушать наветы на Джин. У бедной девушки есть враги, которые оболгали ее! – воскликнул Джеральд, вскакивая с места.

– Ради чести нашей семьи выслушай и уразумей, какими дураками она нас выставляет. Я докажу истинность своих заявлений, и ты поймешь, каким дьявольским искусством она обладает. Посиди спокойно десять минут, а потом уходи, если хочешь.

Эдвард говорил уверенно, и брат повиновался, ибо дурные предчувствия уже легли тяжким грузом на его сердце.

– Я повидался с Сиднеем, и он заклинал меня сторониться мисс Мьюр. Нет, Джеральд, слушай, слушай внимательно! Знаю, она рассказала тебе свою историю и ты ей веришь; но Джин Мьюр разоблачают ее же собственные письма. Она пыталась обольстить Сиднея, так же как и нас с тобой. И почти преуспела, он едва на ней не женился. Но, как ни пылок Сидней, как он ни своенравен, он был и остается джентльменом. Когда неосторожное слово вырвалось у Джин Мьюр, Сиднея охватили подозрения, и он отказался взять ее в жены. Последовала бурная сцена. От отчаяния Джин Мьюр, рассчитывая запугать его, сымитировала попытку самоубийства. Она ранила себя, это правда, но цели не добилась и настояла на том, чтобы ее отправили в больницу – умирать. Леди Сидней, добрая душа, поверила версии Джин Мьюр, решила, что сын поступил дурно и, как только он уехал, попыталась загладить его вину, устроив мисс Мьюр в другое семейство. Леди Сидней полагала, что Джеральд скоро женится на Люсии, а я уже покинул дом – значит, здесь Джин Мьюр найдет тихое и удобное пристанище.

– Нед, ты уверен, что все это правда? Можно ли верить Сиднею? – начал Ковентри, не убежденный услышанным.

– Чтобы ты больше не сомневался в истинности моих слов, я прочту письма Джин, прежде чем рассказывать дальше. Эти письма она писала своей сообщнице, а Сидней их выкупил. Между двумя женщинами был заключен договор: каждая держала другую в курсе своих похождений и планов, если кто-нибудь из них преуспеет, ей следовало поделиться богатством с подругой. Вот почему Джин писала свободно, как ты сам сейчас увидишь. Первое письмо написано через несколько дней после приезда Джин Мьюр в наш дом.

«Дорогая Гортензия!

Вновь меня постигла неудача. Сидней оказался изворотливее, чем я думала. Все шло как по маслу, пока однажды меня не подвела моя слабость – я перебрала с вином и ляпнула, что была актрисой, чем шокировала Сиднея. Он отступился от своего обещания, я устроила сцену, нанесла себе безопасную маленькую ранку, чтобы напугать его. Увы, это грубое животное не испугалось, а хладнокровно оставило меня на произвол судьбы. Моя ненависть столь велика, что я готова была бы даже принять смерть, лишь бы досадить Сиднею! Но раз уж я жива, я буду пакостить ему всеми силами. До сих пор возможностей не представлялось, однако я этого так не спущу. Его мать – жалкое, слабое создание, воск в моих руках. Через нее я получила великолепное место: хворая маменька, глупышка-дочь и двое совершеннолетних сыновей. Один, правда, обручен с Прекрасной Ледышкой, но это лишь делает его интереснее, ведь сам факт соперничества всегда добавляет очков победителю. Словом, я отправилась к ним, настроившись играть роль робкой, вызывающей сочувствие девицы. Еще прежде, чем я вступила в дом, я прониклась к этому семейству ненавистью, которую едва могла сдерживать. Попущением апатичного Мсье[16] (он же – “молодой хозяин”) за мною не отправили на станцию экипаж! “Он за это поплатится”, – решила я. Младший брат, матушка и юная барышня отнеслись ко мне покровительственно – их простые души я мигом разгадала. Мсье (так я буду называть его в дальнейшем, ведь имена – опасная штука) был непробиваем и даже не пытался скрыть свою неприязнь к гувернанткам. Кузина очень хороша собой, но отвратительна в своей гордыне, холодности и явном обожании Мсье, который милостиво позволяет поклоняться себе, будто бессердечному идолу – каковым и является. Конечно, я возненавидела обоих. В отместку за надменность я заставлю ее мучиться ревностью, он же пускай через страдания, через сердечную боль выучится добиваться женской благосклонности. В целом семья очень гордая; ничего, я собью с них спесь, завоевав сыновей, когда же они признаются мне в любви – отвергну обоих и выйду за пожилого дядюшку, чей титул волнует мое воображение».

– Не могла она такого написать; нет, не могла! Это противоречит женской природе! – с негодованием вскричала Люсия.

Белла сидела совершенно сбитая с толку, а миссис Ковентри поддерживала слабые силы посредством нюхательных солей и веера. Ковентри шагнул к брату, вгляделся в листки, вновь сел и выдавил, еле сдерживая бешенство:

– Это ее почерк. Я сам отправлял некоторые из этих писем. Продолжай, Нед.

«Я постаралась услужить тем членам семейства, в которых разглядела дружелюбие; но до моего слуха долетел разговор пары. Он мне очень не понравился, и я сделала вид, что мне все равно, чтобы они прекратили разговор, чем заинтересовала спровоцировавших меня. Уже казалось, что успех обеспечен, когда Мсье заподозрил меня и не преминул это показать. Я вышла из роли смиренницы и подарила ему выразительный, чисто театральный взгляд. Он возымел действие; использую его снова. Дядюшка – лакомый кусок и желанный титул. Хотя в свои года он держится бодрячком и очень недурен собой, я с нетерпением буду ждать его кончины. Мсье, в свою очередь, обворожителен; ему идет элегантная томность, но его сердце спит глубоким сном, который до