Бездомная - Катажина Михаляк

Конечно же, в первые минуты они со мной и разговаривать не хотели. «Без комментариев, без комментариев», – повторял отец Кинги, пытаясь вытолкать меня за дверь и закрыть ее за моей спиной.

Но я упряма: меня выталкивают за дверь, а я лезу в окно. К счастью, буквально в окно лезть не пришлось. Я просто села на ступеньки их лачуги и не сдвинулась с места, пока они сами, дабы не привлекать внимания любопытных соседей, не впустили меня.

– Чего вы хотите от нас? – усталым голосом спросил отец Кинги, открывая дверь. – Мы уже все рассказали. Что еще вы хотите услышать?

– Хочу, чтобы теперь вы меня послушали. Потом мы с вами поговорим, если захотите, а если нет – я просто уйду без единого слова. Согласны?

Разумеется, особого выбора у него не было: он ведь догадывался – и правильно, – что если я уйду, то снова усядусь на ступеньках и буду там торчать, пока они не выполнят моей просьбы. Поэтому он жестом пригласил меня в скромную гостиную, хотя «гостиная» – это слишком сильно сказано по отношению к темной комнатушке, соединенной с кухней.

Его жена печальным голосом спросила, что я предпочитаю – кофе или чай.

– Я предпочитаю, чтобы вы оба сели вот здесь, рядом со мной, и послушали вот эту запись.

Посреди стола, накрытого липкой клеенкой, я положила диктофон, а когда они со вздохом уселись – нажала на «воспроизведение».

Услышав первые слова исповеди Кинги, ее отец резко вскинул голову и подался всем телом назад; мать тихо вскрикнула и закрыла глаза руками.

– Вы собираетесь этим нас мучить? – спросил мужчина.

– Немного. Я хочу знать, что вы об этом скажете. Слушаем дальше?

Он подавленно кивнул.

И они, больше не перебивая ни словом, слушали запись до конца.

Вплоть до этого:

«– Опиши это. Запиши каждое мое слово. Быть может, моя история спасет хоть одну мать и хоть одного ребенка. Пускай смерть Алюси не будет напрасной. Опиши это.

– Так и сделаю».

Я выключила диктофон. Родители Кинги подняли на меня глаза, покрасневшие от слез. Я ждала, когда они успокоятся и… и, черт, спросят телефон своей дочери, чтобы услышать ее голос, спросить, как она себя чувствует, когда они могут к ней приехать и спокойно поговорить. Ведь они тоже виновны в смерти внучки – они же делали вид, будто с Кингой ничего особенного не происходит! Ведь именно ее мать, когда Кинга пыталась рассказать о демонах, пожиравших ее мозг, заткнула ей рот словами: «Что ты выдумываешь, детка? Какой Калининград?»

Это они – оба – не видели ничего странного в том, что Кинга боялась упустить ребенка из виду даже на секунду. Неужели они не чувствуют себя виноватыми? Не перед Алюсей, а именно перед Кингой?

Должно быть, у меня было странное выражение лица – я опять была несколько шокирована, на этот раз не то ограниченностью, не то черствостью этих людей; и тут заговорила мать Кинги:

– Если бы она тогда сказала, что не хочет этого ребенка… что не любит Алю, не может заботиться о ней… мы бы помогли. Мы бы взяли на себя заботу о малышке. Мы еще не старики, мы воспитали двоих детей, воспитали бы и третьего. Но она выдумывала какую-то несуразицу, чтобы оправдать себя, а потом… потом совершила то, что совершила. Отдала бы она Алю в приют на удочерение – и то было бы лучше, – закончила она дрожащим голосом и тихо заплакала.

И я вдруг осознала: из всего услышанного, из всей исповеди Кинги они так ничего и не поняли. Ровным счетом ничего!

– Вы бы взяли на себя заботу об Але? И защитили бы ее от русской мафии?! – заорала я в отчаянии.

Отец Кинги взглянул на меня как на сумасшедшую:

– Неужели вы поверили в этот бред насчет мафии? Никакой мафии не было.

– Была! В голове Кинги – была! И она была так же реальна, как вы оба, как Аля, как… весь остальной мир! Конечно, Кинга сошла с ума, это все породил ее воспаленный рассудок, но вы, ее родители, вы-то должны были это заметить! Она же пыталась рассказать вам! Она же пыталась…

Я вдруг потеряла надежду что-то объяснить им. Откинувшись на спинку стула, я потирала лицо руками. Если эти люди, которые были когда-то для Кинги самыми близкими, люди неглупые, не враждебные и не гоняющиеся за сенсациями, не понимают состояния Кинги даже сейчас, спустя годы, и даже выслушав ее исповедь, – поймут ли другие, совершенно чужие, те, кто прочтет статью?

Впервые с тех пор, как я взялась за «дело Кинги», я испытала страх. Засомневалась: а стоит ли, право же, рассказывать эту историю всей Польше? Не причиню ли я этим Кинге еще больший вред?

Но ведь… она рассказала об этом не ради себя, а ради других матерей, которые переживают то же самое! Возможно, родители одной из них прочитают это и увидят то, чего не захотели увидеть родители Кинги?

Именно такой и должна быть направленность моей статьи. Именно ради этого я и должна ее написать. И об этом мне следует помнить.

– Почему вы сразу не начали искать ребенка? – вдруг вырвался у меня вопрос, мучивший меня несколько дней. – Сразу после того, как вам позвонили и сообщили, что Кингу сбила машина… Вы же знали, что она сбежала с ребенком?

– Ничего мы не знали, – возразила мать Кинги таким же усталым голосом, как и поначалу. – Она написала, что поехала к Кшиштофу, – мы что, не должны были верить ей? А что поехала она посреди ночи – так она с самого начала вела себя как помешанная, кто там уследит за молодой матерью… Сбежала она без документов, никто ее не искал, поскольку этот тип – это я о бывшем зяте – думал, что она у нас, а мы были уверены, что она у него. Что, нам нужно было звонить и проверять? Вот уже когда в нашу дверь стала ломиться полиция и спрашивать об Але – тогда да… Мы искали ее вместе со всеми… Но было уже слишком поздно…