Позор и чистота - Татьяна Москвина

В кутерьме происшествий этого беспримерного в судьбе Андрея сентября он стал временами словно забывать себя, терять нить жизни. Спохватившись, он нарочно взял побольше заказов и кстати вспомнил про архив Камского, который обещал привести в порядок. Прекрасно – когда непрерывно болит душа, надо идти в библиотеку, разбирать архив, вести дневник. «На филантропию нет средств-с! – усмехался Андрей. – Помогли бы ком у, да у самих ничего нет…»

Он устроился дома, где приходилось часто проветривать – ему все мерещился запах Карантины. Однажды в детстве ему поручили купить рыбу для кошки, он взял камбалу и сдуру сунул ее в отделение портфеля. Тогда пластиковые мешки просто так в продуктовых магазинах не продавались, и камбалу некуда было девать. Плоский рыбий трупик оставил в портфеле стойкий противный запах. Чтоб его отбить, Андрей вылил туда полфлакона дешевых маминых духов, которые она не жаловала. И запах из противного стал чудовищным! Андрею пришлось мыть-оттирать портфель много раз, но запах не выветривался, только слабел, не теряя мерзости. Вот и теперь Андрею чудилась похожая вонь. Это был фантом. Чуткий, душевно напряженный юноша улавливал не реальную, а моральную вонь, оставленную Карантиной, которую было не извести никакими потоками свежего воздуха.

Он иногда думал об этом – что моральное, душевное разложение человека ведь тоже сопровождается вонью, только люди, к своему счастью, ее не ощущают. Или к несчастью?

В первой папке Камского были письма от зрителей, как правило, от немолодых женщин, которые можно было не просматривать за ясностью сюжета, но затесался и развернутый синопсис сценария по Набокову, написанный от руки. Это вполне мог оказаться перл, и его Времин разместил особо.

Вторая папка содержала толстый конверт с надписью «Кузнецова». Тут помещались машинописи, свернутые пополам, и письмо. Андрей решил проглядеть его с целью классификации…

Через пять минут, взволнованный, с бьющимся сердцем, он понял, что это письмо он должен прочесть от начала до конца.

Вот оно.

…………………………………………………………………….

Внимание! Внимание! В связи с особой важностью послания Елены Кузнецовой Жоржу Камскому мы отменяем на время чтения этого письма рассказы и речи Нины Родинки! Нина Родинка возвратится к вам в двадцать третьей главе. Следите за рассказом.

…………………………………………………………………….

Письмо Елены Кузнецовой Георгию Камскому:

«Здравствуйте, Юра!

Простите, я так и не привыкла к вашему “правильному” полному имени, ведь у меня в классе вы всегда были Юрой, и я глупо удивляюсь, когда вижу торжественное “Георгий” в титрах. Но это жизнь, что возразишь, все мы становимся из Ленок и Юрочек Еленами и Георгиями, а потом и хуже – Елена Ивановна, Георгий Павлович. Все больше времени требуется, чтоб назвать нас так, чтобы мы откликнулись. А нашего личного времени притом остается все меньше.

Я была ужасно тронута, когда вы в прошлом году поздравили меня с днем рождения. Что-то случилось, вы вспомнили обо мне! Ваша телеграмма пришла на старый адрес, и новые жильцы мне ее зачитали по телефону и любезно обещали вручить оригинал. Но вот пока их здоровые ножки до меня не дошли.

Вам теперь, если не ошибаюсь, тридцать девять годков, и вы понимаете, что ваша учительница была тогда старше вас всего-то на пятнадцать лет. Теперь у меня другой счет, и такая разница уже не кажется мне огромной. Жизнь бежит, я разменяла шестой десяток и теперь смотрю на остаток существования трезво. Прикидываю, как им разумно распорядиться. Наш директор, вы его помните, конечно, Алексей Васильевич, умер десять лет назад, и я перестала быть вечной “младшей любовницей” султана. Я знаю, что вы еще в школе догадывались, что к чему, но вот и прошли все страсти, кончилась в общем жизнь, но житие пока не началось. Не знаю, как назвать то, в чем и чем я существую сейчас, – житуха? Или вот лучше – жисть.

Я, Юра, больше не работаю в школе, я инвалид. Гипертония, полиартрит, инфаркт пять лет назад. Была операция и по женской части, удачная, без осложнений. Я поменяла свою квартиру на меньшую, и доплата лежит на сберкнижке, откуда я иногда отщипываю на лечение. Все это скукотища смертная. Я пишу это вам просто, чтобы очертить некоторые стартовые позиции. Чтобы вы понимали, чем обусловлен пишущий вам человек, и не сердились на меня.

При всей ужасающей пустоте и пошлости современного публичного общения, в ваших интервью, тех, что попадались мне на глаза, я вижу, что вы не стали окончательно пустым и пошлым человеком. Я все-таки иногда слышу голос моего Юры, блестящего, вечно любопытного, жадного знаниям ученика. И я тревожусь за вас. Годы идут, а творческих побед мало. Вы, кажется, заметно “снизили градус”. В ваших глазах застыла непреходящая печаль – вы похожи на человека, которого чудовище еще не съело, но уже непременно решило съесть. И вы с фатальной покорностью ждете, когда же это произойдет!

Вот вы сейчас засмеетесь и скажете – какое еще там чудовище, это моя неукротимая учительница Кузнецова придумала детей пугать.

Да, когда гуляешь по лесу или смотришь на мирные ночные улицы, чудовище незаметно. Но я теперь хожу с трудом, поэтому, практически запертая в квартире, вынуждена общаться с жизнью по радио, по телевизору, через газеты. И поэтому я вижу чудовище ежедневно.

Это чудовище возникло из грязи, которая идет от людей. Слепилось из их злобы, корысти, развращенности, вдосталь напиталось эфиром – и ожило! Теперь оно уже само по себе. И оно уже само провоцирует людей на злобу и разврат, чтоб добыть нужную пищу, а пищи надо все больше и больше, потому что чудовище растет.

Я дорожу вами, Юра, я не хочу, чтоб вас съели. Ничего нет страшного в том, что у вас дорогая красивая машина, что вы носите элегантную одежду, это хорошо и правильно, это нормальный достаток. Мне даже нисколько не противно, когда я вижу ваши фотографии, где вы, смеющийся, сверкающий, показываете всем, как жизнь милосердна к вам и сколько подарков вы, баловник, от нее получили. Хотя демонстрировать такое опасно и пошловато. Вы не участвуете в откровенном дерьме, играете с разбором, избегаете явной дешевки.

И все-таки каким нравственным самодовольством, каким творческим успокоением веет от вас в последнее время. Вы мельчаете. Вы соглашаетесь на копеечную игру. Пошлость еще, может быть, не проникла внутрь, но обмазала вас с головы до пят. Вы охотно рассказываете прислугам чудовища, что вы любите кушать и какие машины предпочитаете в это время суток. Вы сладострастно позируете фотографам и, наверное, заболели бы, не будь ваших изображений в журналах хоть месяц. Вы даже лицом потолстели как будто и залоснились. Вы еще не снимаетесь в рекламе, но, кажется, только от того, что не было по-настоящему солидного предложения, а продешевить вы не хотите.

А главное, вы согласились, что все это – нормально. Что людей надо призывать не к смирению и ограничению потребностей, а к разжиганию потребительской жажды. Что беспредельный эгоизм – основное правило жизни. Что человеку ничего не надо делать с собой, что он может свободно выражать свою мерзость, свою грязь и радоваться, что так “делают все”.