Царские врата - Александр Трапезников

— Женя! — вновь с каким-то отчаянием повторил Борис Львович.

— Погоди! — махнула она рукой. — Я не окончила. Постарайся уловить смысл в моих словах. Мы все топчемся на пороге у Царских врат. Вся Россия, если угодно. Толкаем друг друга и никогда не протиснемся. Чем один лучше другого? Притворные праведники, кающиеся грешники, лжецы, проходимцы, юродивые, все ищут спасения и милости, но все равны, всех съедает одна болезнь — любовь.

— Что ты говоришь? — не сдержался я. — Любовь — болезнь? Господь нам заповедовал любить, а ты…

— Ну и что? — остановила меня она. — Чтим ли мы его заповедь? Любовь давно превращена в самое мощное оружие смерти и разрушения, почище ядерной бомбы. Именем любви к человечеству творятся самые гнусные преступления. Да и в частной жизни любовь убивает, спроси об этом у Бориса Львовича.

— Женя! — в третий раз произнес тот, словно у него и слов-то других уже не было.

Но все же он успел шепнуть мне на ухо:

— Надо уложить ее в постель, у нее температура.

— И вот что я вам скажу, — торжественно провозгласила сестра. — Пройди, Боря, через Царские врата, пройди, сделай попытку. И ты, Коля, попытайся. Хотя тебе легче будет, ты еще мало нагрешил в своей жизни, у тебя всё больше по глупости выходит. А может, они перед Павлом твоим раскроются? Нет, вряд ли. Замочек.

— Почем ты знаешь? — выкрикнул я.

— Да уж чего тут не знать? Видно. В нем такое море бушует, что любой корабль потонет. Кстати, о корабле. — Евгения посмотрела на Бориса Львовича очень насмешливо. — Ты что-то тут толковал об этом плавучем храме. Стрелу пустил метко, знаешь ведь, что это всегда было моей мечтой. Не раз о том говорили, еще когда жили вместе. Плыть, плыть и плыть мимо крутых берегов, как в спасительном ковчеге. И избранных взять с собой… Хорошо, подари мне его, я согласна.

Вот уж чего я не ожидал от нее услышать, так именно этого. Меня даже как-то передернуло, а Борис Львович сказал:

— Считай, что корабль уже твой. А сейчас тебе надо лечь. Отдохнуть, ты устала.

— Заботливый… — усмехнулась Женя. — Ладно, иди. Все равно видеть тебя не могу. Помни о Царских вратах.

— Женя, — начал было Борис Львович, но, встретившись с ее взглядом, осекся. Она нахмурилась и вновь готова была накричать или засмеяться. А ее смех пугал меня больше всего.

Так ничего и не выдавив из себя напоследок, Борис Львович, потоптавшись еще немного, ушел. Я запер за ним дверь, а потом вернулся на кухню.

Сестра сидела, прижимая к вискам ладони. Глаза были закрыты, и она что-то шептала. Мне стало столь жаль ее, что я обнял Женю за плечи и поцеловал руку. Она никак не отреагировала. Ей было очень плохо, и я даже физически почувствовал исходящий от нее жар. Не жар, а какой-то адский пламень, сжигающий ее изнутри.

— Всё… кончено, — прошептала она.

— Что — всё? — спросил я.

Она меня не видела и не слышала. Я почти силой поднял ее и повел в комнату. Женя шла как пьяная, спотыкаясь, но была очень легка, невесома. Словно в ней оставался один дух, продолжающий бороться с кем-то. Я уложил ее на кровать и укрыл пледом.

«Не вызвать ли врача?» — подумалось мне. Я всматривался в ее бледное лицо, а она вдруг тихо произнесла:

— Посади рядом, не уходи.

— Хорошо, — сказал я. — Конечно.

Так прошло несколько минут. Потом я неожиданно, думая о своем, сказал:

— А ведь корабль «Святитель Николай» не продается, я знаю.

— Не важно, — отозвалась сестра. — Это игра, не более.

— Игра со смертью, — сказал я.

— Может быть.

— Послушай, там, в мастерской, я нашел портрет, который ты тщательно прятала. Портрет Павла. Почему?

Не надо было задавать этот вопрос.

— Потому что я люблю его, — просто ответила сестра.