Царские врата - Александр Трапезников

Я воровато обшарил карманы ее куртки, затем стал рыться в ящиках письменного стола и наткнулся, наконец, на голубоватый листок бумаги. Это и было письмо от Бориса Львовича. Вот оно, показавшееся мне довольно сумбурным и не вполне внятным, но таившее в себе какой-то особенный смысл для сестры:

«Женя! Хотел назвать „дорогая“, но ты проявление любых моих чувств встречаешь в штыки. И все из-за того, что ты не можешь простить, ты разорвала наши отношения восемь лет назад, даже не вникнув в суть проблемы, не выслушав меня, не поговорив. Доверилась слухам, а всё гораздо сложнее. Там, в той трагедии не было злой воли или умысла, я не виноват, но не хочу перед тобою оправдываться. Нет, хочу, поскольку не отрицаю своей вины, но так сложились наши с тобой судьбы, это рок, Шекспир, и нам надо непременно встретиться, чтобы я смог объяснить. Ты поймешь, мы сможем начать заново, потому что я люблю тебя еще больше, чем тогда, прежде. Только теперь я понимаю, сколь много ты для меня значишь. Во имя Той, выслушай! Быть может, ты спасешь существо, готовое к самому тяжкому. Поступай по-христиански, а я позвоню тебе и не бросай трубку. Скоро годовщина нашей первой встречи. Вера — в надежде. Я открою тебе всю правду.

Борис».

Понял я из этого письма только то, что тень какой-то трагедии висела над Борисом Львовичем, да и над Женей тоже. Но вот они встретились и объяснились, а что дальше? Интересно, знает ли что-либо о той давней истории Заболотный? Наверняка, ведь он в курсе всего, что происходит. Как бы его выпотрошить на эту тему? Но Мишаню бесплатно даже чихнуть не заставишь. Едва я подумал об этом, как раздался звонок в дверь. Лёгок на помине.

— Как она? — с порога спросил Заболотный. Было еще раннее утро, но от него уже разило духами, как из парфюмерной лавки. И кошачьи глаза сыто жмурились.

— Спит, — отозвался я. — Надо бы врача вызвать. Заболотный прошел в комнату к сестре, поглядел на нее, пощупал пульс. Покачал головой, даже языком прищелкнул, словно профессор медицины.

— Врач будет, — сообщил он мне шепотом. — Я уже звонил Борису Львовичу, тот обещал прислать лучшего, из своих запасников. С местной поликлиникой не связывайся, там доктора сами на ладан дышат, уже и позабыли как клизму ставить, еще сопрут что-нибудь из квартиры, только отвернешься. Если надо, мы Евгению Федоровну в центральную клинику определим.

— Мы? — тупо переспросил я.

— Ну, Боренька. Он хотел сам примчаться, но я его отговорил.

— И правильно. Еще неизвестно, как Женя на него отреагирует, когда проснется. Может, хуже станет. И вообще, напрасно ты ему звонил.

— Так ты же меня так напугал, будто сестра при смерти, я сам растерялся. А похоже, что это всего-навсего нервное перенапряжение. Как следствие — высокая температура и упадок сил. Я знаю, у меня такое было. Когда в монастыре жил и изнурял себя с утра до вечера. Одних поклонов до тысячи раз бил. А еще работа в огороде, в коровнике. Страшно вспомнить! Нет, монашество оставь Павлу, не мне.

Мы говорили шепотом, стоя возле окна, но при имени Павла Евгения словно очнулась, повернула голову и затуманенным взором посмотрела на нас, нисколько, впрочем, не удивившись присутствию в комнате Мишани.

— Где отец, почему он ушел? — произнесла она очень отчетливо. — Ты говорил с ним?

Заболотный толкнул меня в бок локтем, поскольку я молчал, не зная, что ответить. Но Женя вроде бы тотчас забыла о нас, вновь закрыв глаза. Либо уснула, либо не желала нас видеть.

— Пошли! — шепнул мне Мишаня, и мы на цыпочках вышли из комнаты.

Дверь я на всякий случай оставил чуть приоткрытой. В тот момент я не придал особого значения ее вопросу, думал, что это последствия ночной горянки. Не мог понять, что расстояние между близкими людьми не является неодолимой преградой, что в минуты опасности, тоски или тревоги — мысли и души находят друг друга, сближаются в пленительном полете. Возможно, так было и на сей раз. Сестра чувствовала что-то острее меня. Потом это подтвердилось.

Мы расположились на кухне, я поставил на плиту чайник. Я уж и не помнил, когда ел в последний раз. Мне надо было задать Заболотному много вопросов, разных, но спросил я почему-то о Сене. Будто он сам выскочил между нами из щели в половицах. Встал и раскачивается с какой-то нехорошей гримасой.

— А что Сеня? — усмехнулся Заболотный. — Парень на правильном пути, борется с диаволом не на словах, а на деле. Толк из него будет. Сейчас отсыпается после трудов праведных.

— Готовишь его к новой «акции»? Что будет на сей раз? Поджег синагоги?

— Там видно будет. Каждому своё. Пусть Павел часовню строит, а мы уж как-нибудь более глобальную тему раскрутим. Ему просто завидно, что Сеня за мной пошел, не за ним. А у человека есть свобода выбора, запомни.

— Есть, — согласился я. — Только если ты разумом еще слаб, то духовный учитель нужен. А ты, что ли, себе роль учителя наметил? Ладно, нет мне дела до Сени, я как раз с тобой о Павле хотел поговорить. Вернее… о сестре. Словом…

Тут я запнулся, а Заболотный насмешливо поглядел на меня.

— А что у нас на сегодняшний день в холодильнике? — спросил он. — Душа душой, а желудок своё требует.

— Пусто там. Вон, печенье бери.

— Что ж ты за хозяйством-то не следишь? Мажордом ты или нет? А ведь Евгении Федоровне надо бы какой-нибудь куриный бульончик сварить. Значит, примирилась она с Борисом Львовичем? А как там, у скульпторов, вечер прошел? Чашек много побили?

Он словно намеренно уводил меня куда-то в сторону. При этом лопал печенье и запивал чаем.

— Не трещи, — сказал я. — У тебя был разговор на корабле с Борисом Львовичем. О Жене. Мне не нравится, что мою сестру делают объектом каких-то манипуляций. Я не позволю.

— О-о-о! — протянул Заболотный. — Подслушивал, значит?

— Хоть бы и так. Что ты знаешь? Какую информацию ты хотел запродать Борису Львовичу? Что он сам совершил такого, что Женя не может ему простить? Между ними — смерть?

— Смерть между всеми бродит, но я тебе ничего не скажу, — заявил Мишаня. — Тебя оберегать велено, той же Евгенией Федоровной и Борисом Львовичем. Чтобы психическая конструкция не нарушилась. Нет, право, зачем тебе это нужно? Тебя и так все любят, а ты как юный следопыт. Да еще с пистолетом. Как бы не пристрелил кого ненароком. Такие неопытные возвышенно-нервические натуры чаще всего убийцами и становятся. Вам на жизнь глаза открывать нельзя — сердце слабое, живите в мире тихих грез и самообмана, а еще лучше прислонись к кому-нибудь и держись за руку. Вот к Даше, например. Она девушка славная, характера на двоих хватит. А то упустишь.

«Неужели он уже и про Рамзана знает?» — подумал я. Наверняка ему Татьяна Павловна сказала. А может он-то, Мишаня, и убедил ее продать дочь этому чеченцу? С него станет. Ежели так, и уж мне суждено стать, по его собственным словам убийцей, то первая пуля ему в лоб и отправится. Мне даже занятно стало, представив Заболотного под дулом пистолета. Визгу бы было на всю округу.