Гуд бай, Берлин! - Вольфганг Херрндорф

Но я так и не объяснил, почему меня стали звать Психом. Как я уже говорил, у меня некоторое время, недолго, было такое прозвище. Не знаю, почему. То есть, понятно: имелось в виду, что у меня не все дома. Но тогда, по-моему, так стоило называть скорее парочку других чуваков. Например, Франка или Штёбке с его вечной зажигалкой – они гораздо более странные, чем я. Или Нацика. Впрочем, его уже звали Нациком, и другого прозвища ему не нужно было. Ну и, конечно, меня стали звать Психом не просто так.

Причиной было сочинение, которое мы писали на уроке Шурмана в шестом классе. Тема – рассказ по опорным словам. Для тех, кто не знает, что это такое, поясню. Шурман называет четыре случайных слова – например, «зоопарк», «обезьяна», «сторож» и «шапка», – и нужно написать рассказ, в котором соответственно будут упоминаться зоопарк, обезьяна, сторож и шапка. Страшно оригинально! В общем, чушь полная. В тот раз Шурман выдумал слова «отпуск», «вода», «спасение» и «Бог». А с такими словами рассказ написать уже явно сложнее, чем с зоопарком и обезьяной, и главная сложность, конечно, – Бог.

У нас нет предмета религия, только этика. В классе шестнадцать атеистов (включая меня), и даже те, кто называют себя протестантами, в Бога не очень-то верят. Мне так кажется. По крайней мере, не так, как люди, которые действительно верят в Бога, которые и мухи не обидят и ужасно радуются, когда кто-нибудь умирает, потому что он попадет на небо. Ну или как те, кто таранят самолетами Всемирный торговый центр. Вот они действительно верят в Бога. В общем, то сочинение было довольно сложно писать. Все в основном цеплялись за слово «отпуск». Какая-то семейка плавает на лодке вдоль Лазурного Берега, вдруг налетает ужасный шторм, они кричат «о Боже», их спасают и все такое. Я бы, конечно, тоже мог написать что-нибудь в этом духе. Но когда стал думать, что бы такое написать, то вспомнил, что мы уже три года не ездили в отпуск, потому что мой отец постоянно готовится к банкротству. Впрочем, меня это не сильно печалило, я никогда особо не любил ездить с родителями в отпуск.

Вместо того чтобы тащиться черт знает куда, я все лето сидел в подвале и вырезал бумеранги. Этому меня научил один учитель, еще из начальной школы. Он просто профи по части бумерангов. Его зовут Бретфельд, Вильгельм Бретфельд. Он даже книжку о бумерангах написал. Даже две книжки. Но об этом я узнал, когда уже окончил начальную школу. Как-то я встретил старика Бретфельда. Он стоял почти прямо за нашим домом на коровьем лугу и запускал бумеранги – собственноручно сделанные бумеранги! – а я тогда совершенно не знал, как они летают. Я думал, это только в кино бывает, что эти штуки действительно возвращаются. Но Бретфельд в бумерангах был настоящий гуру и все мне объяснил. Его рассказ меня сильно впечатлил. В особенности то, что он сам вырезает и раскрашивает свои бумеранги.

– Все, что спереди округлое, а сзади заостренное, летает, – сказал Бретфельд, а потом посмотрел на меня поверх очков и спросил: – Как тебя зовут? Я что-то не могу тебя припомнить.

Больше всего меня поразил бумеранг длительного полета. Бретфельд сам его выдумал. Эта штука могла держаться в воздухе несколько минут, и он ее изобрел. Теперь по всему миру, когда кто-нибудь запускает бумеранг длительного полета, который держится в воздухе пять минут, его фотографируют и под фоткой делают подпись: «Разработка Вильгельма Бретфельда». Так что он практически мировая знаменитость, этот Бретфельд. И при этом прошлым летом он стоял на лугу за нашим домом и объяснял мне, как летают бумеранги. Он действительно хороший учитель. Правда, в начальной школе я этого почему-то не замечал.

Так что все летние каникулы я просидел в подвале за вырезанием бумерангов. Это были классные каникулы, гораздо лучше, чем если бы мы поехали куда-нибудь в отпуск. Родители дома почти не бывали. Папа ездил от одного кредитора к другому, а мама была на ферме красоты[1]. Ну, я и написал сочинение об этом: «Мама на ферме красоты». Рассказ по опорным словам Майка Клингенберга.

А на следующем уроке мне пришлось читать это сочинение вслух. Точнее, меня попросили его прочесть. Хотеть-то я не хотел. Первой свое творение прочла Свенья. У нее была вся эта бодяга про Лазурный Берег, которая жутко понравилась Шурману. За ней Кевин прочел то же самое, только у него вместо Лазурного Берега было Северное море. А потом вызвали меня. «Мама на ферме красоты». На самом деле это никакая не ферма красоты, хотя мама, действительно, всегда возвращалась оттуда помолодевшей. На самом деле это настоящая клиника: у мамы нелады с алкоголем. Сколько я ее помню, мама всегда пила, разница только в том, что раньше она была веселее. Обычно алкоголь делает людей веселее, но если переступить определенную черту, становишься вялым или агрессивным. И вот как-то мама опять начала бегать по дому с кухонным ножом в руках. Мы с папой стояли на лестнице, и он спросил:

– А как насчет того, чтобы снова съездить на ферму красоты?

Вот так началось мое лето перед шестым классом.

Я люблю маму. Это нужно сказать, потому что то, что я сейчас расскажу, наверное, выставит ее не в самом лучшем свете. Но я всегда ее любил и сейчас люблю. Она не такая, как другие матери. Это мне в ней всегда нравилось больше всего. Например, у нее отличное чувство юмора, а это не особенно распространенное среди матерей качество. Называть клинику фермой красоты придумала именно она, это шутка моей матери.