Моя бабушка - Лермонтов - Маша Трауб

– Зачем? Зачем тебе это надо? Что ты наделала? Ты о своей дочери подумала? Ты о своей внучке подумала? Она приедет, и куда ты ее приведешь с вокзала? Сюда? Что ты скажешь бедной девочке? А что устроит твоя дочь, ты об этом подумала? Давно в селе не было скандала, о котором потом годами все забыть не могут? Так жди! Сенсация тебе обеспечена!

– Как же я про Ольгу забыла? – пьяно ахнула Ирочка и икнула на сей раз громко.

– А что такого она сделает? – хорохорилась бабушка.

– Ничего такого, конечно, – развела руками Варжетхан. – Тебя она в Терек сбросит, а твоего мужа зарежет, а так, конечно, ничего не будет! Где была твоя голова, когда ты это делала? Почему со мной не посоветовалась?

– Потому что ты бы отговаривать стала. А меня Ольга в Терек не сбросит. Но мужа зарежет, это да, – задумалась бабушка. – Альбина налей еще так, как ты умеешь.

Альбина еще раз исполнила цирковой номер с наливанием араки по рюмкам и опять пролила на скатерть.

– Как ты могла ее зарегистрировать? – продолжала наседать Варжетхан.

Ирочка плакала.

– Как я могла отказать?

– Ты могла бы подвернуть ногу и не дойти сюда! Лучше бы ногу не подвернула, а сломала, я бы лично тебе гипс поставила. Как себе бы поставила. Так нет же, доперлась на своих каблуках, – вопила на все село Варжетхан.

– Что ты кричишь, сейчас все придут, – испугалась бабушка.

А все уже были здесь. В калитку вошла очередная процессия женщин. Мужчины попрятались по домам и сделали вид, что ничего не происходит. Женщин набралось много.

– Что ты сидишь? – гаркнула Альбина на Фатиму Фарзулину, которая чуть ли не под стол забилась. – Предательница! Знала, а нам ничего не сказала, да? Стол такой увидела и ничего мне не сказала, да? Давай вставай, надо людей накормить.

Фатима, младшая из всех оказавшихся за столом женщин, согласно традициям, стала обслуживать гостей под руководством Альбины. Фатима сбегала в «Кафэ-Рэсторан», принесла еды, расставила, еще раз сбегала и еще раз расставила.

Заведение Альбины действительно носило такое громкое и странное двойное название. Возможно, потому, что находилось недалеко от вокзала – ведь в поездах были вагоны-рестораны. Иначе как объяснить тот факт, что отдельное помещение для гостей, не в общем зале, а в комнате или на веранде, называлось «купэ». Посетителей в «Кафэ-Рэсторане» почти никогда не было. А заведение процветало. Если в селе устраивались торжества, «Кафэ-Рэсторан» помогал с поставкой еды. На заднем дворе резали кур, тут же их отваривали. Рядом пеклись пироги. В тазах замешивались соусы для картошки и мяса.

Альбина с бабушкой иногда спорили, что важнее – кафе или газета.

– Твоя газета через сто лет умрет, а мое кафе – никогда! – заявляла Альбина.

– Почему это? – возмущалась бабушка.

– Потому что люди не всегда хотят читать, а есть они хотят всегда! – гордо замечала Альбина и, как показывает история, была права.

Женщины уселись за столом – ели, пили, пели песни, обсуждали, что будет, если Ольга приедет. Каждая строила самые страшные догадки – что дочь Марии убьет ее мужа не кинжалом, а выстрелит из пистолета. Что Марию не сбросят с обрыва в Терек, а насильно увезут в Москву. И еще неизвестно, что хуже для Марии.

Варжетхан продолжала злиться и грозилась напоить бабушку каплями от всего, обещая ей не только понос и рвоту, но и забытье, долгий беспробудный сон и потерю способности писать тексты.

– Зачем ты так злишься? – шепотом спросила бабушка у подруги.

– Потому что это не ты решила, не твоя голова! – ответила целительница. – Зачем тебе понадобился этот замуж? Ты бы сказала, я бы тебе отвар сварила.

Да, Варжетхан знала о природе депрессии и умела ее диагностировать и лечить. У бабушки уже был сложный период, и Варжетхан давала ей свои отвары. Бабушка стала спокойна, не плакала, засыпала, но совершенно не могла работать на этих отварах.

– Я не могу. Если я не буду работать, то сойду с ума, – признавалась бабушка подруге.

– Побочный эффект. Мы снизим дозу. Подберем тебе правильную.

– Нет, я должна быть нормальной. Пусть я не буду спать, пусть буду плакать, но я должна писать. Защити мой мозг. Сделай так, чтобы я могла думать. Помоги мне.

Варжетхан давала бабушке капли, на которых она стояла, писала, ездила, работала. Никто в селе об этом не знал. Это была только их тайна. Как было тайной то, что даже малейшие нервные потрясения оборачиваются для бабушки экземой. Варжетхан смешивала для нее снадобья и продолжала ворчать:

– Ты должна лечиться не наружно, а внутрь. Дай себе отдых. Хотя бы на две недели.

– Нет, я не могу на две недели. Ты с ума сошла? Как газета две недели будет без меня?

– Ничего не случится с твоей газетой, успокойся. А ты умрешь от инфаркта, если сейчас меня не послушаешь.

– Когда умру?

– Я что – святой Георгий? Откуда я знаю?

Варжетхан тогда поставила верный диагноз – она вообще была диагностом от бога. Бабушка умерла от инфаркта…

В новом бабушкином дворе, на Энгельса, уже все напились. Пришла новая порция гостей-соседок с улицы Ленина. И все женщины возмущались – как Лермонтов могла выйти замуж? Зачем? Разве ей было плохо на Ленина? Зачем переехала сюда?

– Все, я так больше не могу! – вдруг встала и объявила Ирочка. Она достала свежий бланк регистрации, только что подписанный, еще чернила не просохли, и торжественно его порвала. Женщины снова выпили и закусили. Пошли танцевать.

– Ты теперь свободна! – объявила Ирочка. – Я так сказала, как представитель власти.

У бабушки так и не осталось свидетельства о браке. Копию в сельсовете, где Ирочка оставила запись заранее, бабушка так и не запросила. Никакой печати в паспорте тоже не стояло. Половина села считала, что порванное свидетельство можно считать разводом, половина – сомневалась. По документам бабушка оставалась свободной женщиной, но в архиве хранилась запись о ее замужестве.

Путаница с документами в нашей семье вошла в традицию. Мама сохранила девичью фамилию, но дала мне фамилию моего отца, которого я никогда не знала. Печать в паспорте о ее замужестве и запись о ребенке отсутствовали. Год рождения перепутан, как и месяц. Фамилия написана через «и», хотя должна писаться через «е». «И» зачеркнуто не очень аккуратно, а сверху приписана кривая «е». Не паспорт – фальшивка.

У моих детей – фамилия моего мужа. Я официально хожу под девичьей. В школе у детей я фигурирую под фамилией мужа. Работаю под псевдонимом. У меня три фамилии в рабочем пользовании. И нигде в паспорте у меня нет записи о моем семейном положении и о наличии детей.

Для села это считалось нормальным. Детей регистрировали тогда, когда становилось нужно, например, идти в школу. Если, допустим, ребенок родился в январе, а родители добрались до сельсовета только в марте, то ребенка регистрировали на март, на то число месяца, в которое родители соизволили явиться. Справки из роддома никому и в голову не приходило требовать. Если родители приходили регистрировать семилетнего ребенка, то ему ставили дату рождения в момент прихода родителей. То есть в первый класс школы шел новорожденный младенец. И все все понимали. У каждого ребенка в нашем селе было два дня рождения плюс именины. Я от этого страдала все детство – ведь у меня был только один день рождения и не было именин – бабушка была ярой атеисткой.