Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн

— Чего-чего с человеком не случается!

Когда он спросил, рада ли она, и посулил, что все это очень скоро сделается, она лишь рассеянно улыбнулась в ответ.

Все последующие дни она казалась ему какой-то отсутствующей. Временами у нее бывал очень озабоченный вид, но она решительно это отрицала. Она часто куда-то уходила и сердилась, когда он хотел идти вместе с нею. Он был убит и чуял какую-то мрачную загадку. В один прекрасный день он столкнулся с нею на улице: она выходила из третьеразрядной гостиницы. Они молча пошли рядом, наконец она таинственно сказала:

— Человек предполагает, а бог располагает.

Он встревожился донельзя, но она ничего ему объяснить не пожелала.

Еще через несколько дней, когда Гнус одиноко и печально тащился по пустынной в обеденный час Зибенбергштрассе, к нему подошла маленькая девочка, вся в белом, и пролепетала:

— Пойдем домой, папа!

Гнус в изумлении остановился, глядя на протянутую к нему ручонку в белой перчатке.

— Пойдем домой, папа, — повторил ребенок.

— Что это значит? — спросил Гнус. — Где ты живешь?

— Там. — И она указала куда-то назад.

Гнус взглянул в этом направлении: на углу стояла артистка Фрелих, умильно склонив головку набок; рука ее, опущенная чуть пониже бедра, казалось, умоляла о прощении и еще о чем-то.

Гнус растерянно задвигал челюстями.

Но тут же все понял и взял протянутую к нему ручку в белой перчатке.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Семейство выехало на близлежащий морской курорт. Они поселились в лучшей гостинице и получили в свое пользование кабину на взморье. Артистка Фрелих одевалась в белое: белые туфли, легкое белое платье и белое боа из перьев. Она выглядела свежей и воздушной в шляпке с развевающейся на ветру белой вуалью и с белой девочкой, которую вела за руку. Гнусу тоже был куплен белый костюм. Когда они проходили по дощатому настилу вдоль дюн, из всех кабинок на них направлялись бинокли и кто-нибудь из горожан непременно рассказывал приезжим их историю.

Если дочка артистки Фрелих играла сырым песком, ей надо было крепко держать свои формочки; едва только одна из них грозила затеряться в песке или быть смытой волнами, как на помощь уже бросался какой-нибудь элегантный господин и вручал ее — не ребенку, но артистке Фрелих. Затем он с поклоном представлялся Гнусу. Таким образом, семейство вскоре по приезде уже распивало кофе в своей пляжной кабинке в обществе двух гамбургских коммерсантов, юного бразильца и фабриканта из Саксонии.

Эта разношерстная компания совершала прогулки на парусных яхтах, во время которых все мужчины, кроме Гнуса, страдали морской болезнью. Он и артистка Фрелих улыбались друг другу. Девочку с утра до вечера закармливали конфетами, задаривали корабликами, деревянными лопаточками и куклами-голышами… Все пребывали в наилучшем настроении. Компании полюбились еще и прогулки на ослах, и Гнус, потеряв стремена и уцепившись за ослиную гриву, галопом проносился мимо раковины для оркестра как раз во время концерта. Артистка Фрелих взвизгивала, девочка восторженно кричала, а гости за столиками обменивались кислыми взглядами и замечаниями.

Когда к этой компании пристал еще берлинский банкир вместе с венгерской танцовщицей, то «шайка Гнуса» заполонила весь курорт; они поднимали невообразимый шум за табльдотом, требовали от капельмейстера исполнения номеров, с которыми, в бытность свою на сцене, выступала артистка Фрелих, по собственному почину устраивали фейерверки, все переворачивали вверх дном, сея вокруг веселость и возмущение.

Гнус был загадкой для всех, кто приближался к нему ради его жены. Он выглядел ряженым в своих английских костюмах, с неприличной жадностью уничтожал дорогие кушанья, как-то раз шлепнулся во время вечеринки с танцами, — словом, впечатление производил самое жалкое, но в то же время комическое и вряд ли мог служить серьезным препятствием. Казалось, он только для того и создан, чтобы оставаться в дураках. И тем не менее поклонник, беззаботно флиртовавший с его супругой, вдруг чувствовал на своей спине его холодный, язвительный взгляд. Когда Гнус рассматривал браслет, подаренный его жене, у дарителя вдруг появлялось ощущение, что он влип. Он умел так пожелать спокойной ночи, что даже тот, кому удалось во время уединенной вечерней прогулки, пока муж сидел за пуншем с остальной компанией, добиться у жены почти решительных успехов, чувствовал себя осмеянным и сомневался в окончательном достижении цели.

И правда, никто этой цели не достигал. Всех искателей супруг уничтожал и развенчивал в глазах артистки Фрелих. Оставшись с ней наедине, он подражал энглизированному выговору обоих гамбуржцев. Пожимал плечами, вспоминая, как прыгают по воде монеты, которые бразилец бросал в море вместо плоских камешков, передразнивал величавые движения господина из Лейпцига, когда тот закуривал сигарету или откупоривал бутылку. И артистка Фрелих покатывалась со смеху, хотя доводы Гнуса не убеждали ее в том, что все это достойно презрения. Тем более что основной его довод был — греки вели бы себя по-другому. Кроме того, она невольно подчинилась его непоколебимому и в этой непоколебимости почти величественному убеждению, что нет на свете людей, которые бы чего-нибудь стоили по сравнению с ним и с ней. Завороженная его властной силой, она тоже приобрела чувство собственного достоинства и важную осанку. Когда бразилец на уединенном утесе, ломая руки, упал перед ней на колени, она сказала тоном бесстрастного наблюдателя:

— Оказывается, вы обыкновеннейший пустобрех.

А ведь ей было очень лестно, что этот молодой человек, гостивший здесь в семействе видных горожан, забросил всех своих знакомых, чтобы гонять с ней по окрестностям и сорить деньгами. Но Гнус заклеймил его пустобрехом.

Гнус никогда не расспрашивал, где она пропадала. Он не выказывал беспокойства, когда она одевалась так, что у поклонников дух захватывало от прозрачных тканей и кружев ее летних платьев. Напротив, пока эти господа дожидались ее на улице, Гнус помогал ей наводить красоту и даже гримировал ее, как некогда в «Голубом ангеле». С ядовитой усмешкой он замечал:

— Народ в нетерпении. Надо бы выпустить пианиста, чтобы они успокоились.

Или:

— Если ты сейчас, даже не подкрасив губ, неожиданно высунешь головку в дверь, они загогочут, как тогда.

Отъезд с курорта не обошелся без скандала. На станции собралась вся «шайка Гнуса». Не успел молодой бразилец отойти в сторону, чтобы перекинуться несколькими словами с артисткой Фрелих, как на перрон, прихрамывая и отдуваясь, вышел старый маклер Фермолен, родственник молодого иностранца, и попытался наложить руку на коробочку, которую держала артистка Фрелих.

Это был почтительный дар молодого бразильца, только что ею полученный.

Гнус ринулся отстаивать права супруги. Покуда переконфуженный