Грачи улетели - Сергей Носов

– По своей сути.

– В смысле артист?

– Нет, не артист. Актуальный художник. Акционист, если на то пошло.

– Кто, кто?

– Ак-ци-о-нист. Слово “акция” знаешь?.. Это из области современного искусства. Вроде жанра такого. Я – в жанре. Ну, как тебе еще объяснить…

– Красивая?

– Представь себе, да.

– А как ты без билета катаешься, ей известно?

– Представь себе, хорошо известно. Я рассказывал.

– Зачем же ты ей это рассказывал?

– Спрашивала, я и рассказывал.

– Спрашивала? О чем?

– О жизни.

– И про публичный дом рассказывал?

– Когда-нибудь и о нем расскажу.

– А зачем, Теп?

– Это область ее интереса.

– Публичный дом?

– Моя жизнь. Она считает, что я свою жизнь творю как произведение искусства. Как художник.

– Херово ты свою жизнь творишь, Теп.

– Может быть. Зато как художник.

– А как зовут?

– Катрин.

– Правда? Мой первый сексуальный опыт Катькой звали. Семнадцать лет. Это мне было семнадцать, а ей двадцать с хвостиком. – Щукин ностальгически глубоко вздохнул было, но глубокий вздох перешел в зевание.

Дяде Тепе этот зевок показался циничным. Он приподнялся на локти.

– Я рад за твой первый сексуальный опыт, но у нас совсем другая история. У нас не было ничего. Вообще ничего.

– Не было и не будет?

Дядя Тепа пожал в темноте плечами.

– Я просто вижу, что очень ей нравлюсь. Гость поленился спросить: “Как кто?”

Дядя Тепа не решился сказать: “Как художник”.

Чибирев и Щукин проснулись одновременно, взаимолягнувшись; тут же затеяли спор, кто кого разбудил. День обещал быть солнечным. Дядя Тепа сидел на кровати и раскладывал мухобойки по кучкам-поленницам, – вел изделиям счет на листке, отмечая черточками десятки. Ранняя пташка.

Обед себя ждать не заставил. Приближение обеда – не только по времени, но и физической точкой в пространстве – Дядя Тепа зарегистрировал четко – по звуку мотора. Привезли, впрочем, еще и в объявленный срок, а не к нужному месту всего лишь. “Есть!” – сказал Дядя Тепа и удалился с тарелкой (ночью устриц ели с которой) за дверь, наказав гостям не подходить к окну, не выглядывать.

Торжествуя, принес на новой тарелке вареного мяса кусок с картофелем фри в виде гарнира. Поделили мясо ножом.

– А в коробочке что?

Дядя Тепа, ликуя, круглую булочку вынул. Далее:

– Джем! Апельсиновый!

На одно, представьте, употребление. Ам! – и готово. Но сколько вкуса, изящества – в крохотной ванночке, причем, если здесь потянуть, без проблемы откроется.

Масла маленький параллелепипед – в блестящей обертке – грани ровные, любо смотреть.

Демонстрировал пакетики один за другим – упаковками спешил удивить: соль, перец, чай, а главное – майонез: приходилось ли вам, господа россияне, из пакетика выдавливать майонез? – не ложкой черпать из банки, а выдавливать из пакетика? И какой майонез, отметьте, пожалуйста, – с пищевыми добавками, а не просто!

Плавленого сыра две квадратных полоски, на удивление тонких и, что Дядю Тепу больше всего восхищает, каждая в своей упаковке! Апофеоз. Каждая в своей упаковке! Каждая полоска запаяна в полиэтилен!

– И после этого вы будете ругать Запад?

Вспомнили, как у нас даже в лучшие времена продавщицы в продмагах не желали колбасу или тот же сыр нарезать, а все норовили куском отмахнуть. Не каждая продавщица соглашалась нарезать.

– Нет, здесь режут машиной.

– И у нас появляются, – сказал Чибирев. – Я видел в магазине на Невском аппарат для нарезки…

– На спор – сломается, – Дядя Тепа сказал. Щукин напомнил друзьям о феномене довеска. В том, что отрезали куском, была своя прелесть. Когда он был маленький, любил вместе с бабушкой ходить в магазин, он смотрел на весы, предвкушая довесок: сколько не хватит до двухсот, скажем, грамм – десять, пятнадцать? Продавщица, прицелившись, отрезала довесок в приложение к целокупному куску; бабушка всегда отдавала довесок маленькому Щукину, и он его тут же съедал. Нет, маленький Щукин не был голодным, дома он часто отказывался от колбасы или сыра, но в магазине – довесок… непередаваемый вкус!

– Ну нет, – сказал Чибирев, – никаких довесков я в магазинах не ел. Мне не разрешали есть в магазине. Мама моя говорила, что есть в магазине – это предел неприличия.

– Видите, как вас по-разному воспитывали. А каков результат? Один и тот же.

Дядя Тепа это в шутку произнес, но Щукин сказал серьезно:

– У тебя нет ощущения, что ты отстал от поезда? У меня есть.

– И у меня есть, – сказал Чибирев.

– Ничего, ребята, догоните. У меня такого ощущения нет.

– Прыгнул в последний вагон?

– Да бросьте вы эти железнодорожные ассоциации! Доехали и доехали. Все. Забыто!

Они отправились в город.

Город был маленький, с гулькин нос. По российским меркам – поселок. Дядя Тепа уверял, что всего населения здесь пять тысяч. Может быть. Почему бы и нет. На поверхностный взгляд, городок этот, если не принимать во внимание величину, ничем существенно не отличался от любого другого, пускай даже очень крупного немецкого города, – словно отрезали от большого города дольку и поместили подальше куда, только и всего. Костел, супермаркет, парикмахерская, магазины – весь необходимый набор. Город вдоль и поперек прошли за тридцать минут: вдоль – за двадцать, поперек – за десять. Дядя Тепа сказал Щукину: “Посмотри, тебе как кладбищенскому сторожу интересно, наверное”. Между двух домов – это в центре-то города – притулилось кладбище, кладбищишко, метров шесть на десять, крохотульное; могилки без всяких оград жмутся друг к другу, памятники пеньками стоят, теснится толпа мраморных ангелов. Плотность захоронений да и место само – напротив аптеки – изумили Щукина; он пригляделся. Никакое не кладбище, и не могилы. Просто выставка образцов надмогильных аксессуаров, продают их тут, – магазина вроде.

Тротуар повсеместно плиткой покрыт. Через несколько лет, к раздражению петербуржцев, Петербург покрываться той же плиткой начнет; губернатора даже обзовут словом “плиточник”, мол, меры не знает, а ведь он как лучше хотел (будет хотеть). Но до этого дожить надо.

Когда ночью шли по тускло освещенным улицам, вот чего не заметили Щукин и Чибирев – гор.

Город окружали горы. Невысокие горы, но горы.

Может, даже низкие горы, но горы.