Собачий вальс - Юлия Александрова

Как ни странно, ничего не происходило, если не считать того, что мама заливалась соловьём, рассказывая о себе, о нас, о покойных мужьях и доставшихся ей квартирах, а следователь Сергей Александрович необычайно внимательно слушал и задавал наводящие вопросы.

— Что вы говорите! Так, значит, вы в этом доме уже много лет живёте?

— Он мне достался от третьего мужа, отца Каролины, — словоохотливо продолжала рассказ мама, и следователь вновь многозначительно покосился на меня, — так что да, почти сорок лет. Когда девочки были маленькими и ходили в школу, мы не жили на даче постоянно, а проводили здесь лето, каникулы и выходные. Всегда между московской квартирой и домом. Мы с Люсей часто подменяли друг друга: то она приезжала в Москву, то я — сюда, и девочки были по очереди то со мной, то с Люсей. Вы знаете, если бы не она, то не знаю, что бы я делала.

— Вышла бы замуж, — брякнула Люся и сипло захохотала над собственной шуткой, стукнув рукой по столу так, что подпрыгнули чашки на блюдцах.

— Не исключено, — кокетливо подбоченилась мама, необыкновенно довольная предположением компаньонки. — Желающие были, что и говорить.

— Я ни минуты не сомневался в этом, — следователь растягивал рот всё шире и шире, и улыбка у него была располагающая, открытая и доверительная, только взгляд оставался сосредоточенным и внимательным.

Маму понесло — она трещала без умолку. Жизнь на даче вдали от подруг и знакомых не лучшим образом сказалась и на ней: изголодавшись по обществу и учуяв в следователе заинтересованного слушателя, она не могла остановиться. Мы понуро кивали головами, чтобы время от времени подтвердить правоту сказанных слов, и роняли скупые фразы, с неохотой отвечая на её реплики, обращённые к нам.

Сара сидела со всеми, но вскоре утомилась прислушиваться к знакомому, но мало понятному ей языку и потеряла нить разговора. Она привстала из-за стола и неоднократно показала мне глазами на лестницу, приглашая пойти с ней наверх. Я отказалась, чувствуя, что хочу дождаться окончания беседы во что бы то ни стало. Зачем — я точно не знала, но в очередной раз не составила дочери компанию. Со мной всегда так: каждый день даю себе слово быть лучшей матерью, поговорить с ребёнком, поиграть с ней и стать причастной её интересам, но именно тогда, когда мне выпадает возможность и дочь зовёт меня с собой в комнату, я нахожу десятки причин, почему не могу этого сделать.

Самое обидное заключалось в том, что разговор ничем не закончился. Около девяти следователь прервал беседу на полуслове и решил откланяться.

— Каля, проводи Сергея Александровича, — обратилась ко мне мама, и мне показалось, что тот обрадовался.

Мы пошли в прихожую, где он молча надевал ботинки, а я смотрела на него, прислонившись плечом к стене.

— Спасибо, дальше я сам, — следователь коротко кивнул мне на прощание, никак не оправдав моих ожиданий.

— Да нет, я провожу через веранду, чтобы собаки на вас не прыгали, — предприняла я последнюю попытку выяснить, насколько верны были несмелые предположения о его симпатиях по отношению ко мне. — Задняя дверь закрыта, поэтому придётся выходить здесь. Мама её на ночь запирает, а ключи уносит наверх — боится, что кто-нибудь придёт из леса и всех поубивает.

Я соврала, не моргнув глазом. Мама, действительно, имела обыкновение запирать дверь, ведущую на террасу заднего двора дома, методично проверяя по нескольку раз каждый вечер, не забыла ли повернуть ключ. Неправда заключалась в том, что сегодня, увлёкшись беседой, она не вспомнила о привычных мерах предосторожности. Увесистая связка ключей лежала на подоконнике у всех на виду, но следователь мог их и не заметить.

На веранде, сдерживая натиск собак, которые на радостях сбивали меня с ног и норовили лизнуть в шею, я провожала взглядом его уверенную широкую спину, когда, наконец, услышала то, ради чего соврала.

— И всё-таки, как насчёт кофе, Каролина Сергеевна? Может быть, я вам позвоню?

Он был определённо не в моём вкусе: слишком красивый, слишком сероглазый и слишком высокий. У меня не складываются отношения с таким типом мужчин — я на них просто-напросто никогда не смотрю, как и они — на меня. Маме бы он подошёл, а я выбираю для себя экземпляры попроще, без излишнего блеска во взгляде. Мой нынешний бойфренд работает водителем в нашей конторе, развозит туристов по гостиницам. Он невысокого роста, слегка расплывшийся в талии мужчина неопределённого возраста, застрявший где-то между тридцатью и сорока пятью, со светло-голубыми глазами под рыжими ресницами. Обесцвеченный островной тип, без амбиций и ярко-выраженных желаний. Он болеет за Chelsea и каждый вечер ходит в паб.

Раньше я завидовала красивым длинноногим девочкам, которые шли по жизни с высоко поднятой головой и с удовольствием смотрели на себя в зеркало. Потом я поняла, что человеческая зависть подчиняется цепной реакции: если ты завидуешь кому-то, то с большой долей вероятности можно утверждать, что существует на этом свете человек, который, в свою очередь, станет завидовать тебе. Я живу в Лондоне, езжу на красном «Мини» с белой крышей, говорю на четырёх языках и зарплату получаю в фунтах стерлингах — чем не повод для зависти? Круговорот зависти в природе. Его смысл — видеть только то, чего у тебя нет и чего тебе не хватает. Тот понедельник был днём моего триумфа: красавец-милиционер, на которого я сама никогда бы не решилась посмотреть, пригласил выпить с ним чашечку кофе. На этом моменте можно было и остановиться — продолжения не требовалось.

— Я улетаю завтра, так что как-нибудь в другой раз.

Мой голос звучал спокойно и равнодушно, я переборола первоначальное волнение и была довольна собой.

— Быстро вы… Что ж, очень жаль, очень жаль.

Следователь сокрушённо покачал головой, посмотрел на меня и совершенно отчётливо подмигнул, выходя на улицу. Покосившаяся деревянная дверь веранды захлопнулась за ним, собаки вырвались и накинулись на меня с намерением зализать до смерти. Моя поездка в Москву на похороны так называемой бабушки оказалась полна сюрпризов.

Ночью накануне вылета я практически не спала: ворочалась с боку на бок, впадала в полудрёму и видела бесконечные запутанные сны, в которых фигурировали сёстры, мама, Люся и мой босс-пакистанец. В ночной неразберихе участвовал также ритуальный агент с печальной улыбкой и старая карга, которую я убила подсвечником, завернула в цветной, изъеденный молью настенный ковёр и пыталась незаметно вынести на помойку, где планировала избавиться от тела. Когда меня, крадущуюся по пролёту лестницы третьего этажа многоквартирного дома, заметил сосед по площадке, я проснулась. Шея под волосами вспотела, и ужасно хотелось пить. Осторожно ступая, чтобы никого не разбудить, я спустилась вниз на кухню, как вдруг заметила, что одна из люстр в гостиной не выключена, и услышала чьё-то бессвязное бормотание. За обеденным столом в тусклом верхнем свете лампы сидела Люся, а перед ней возвышалась наполовину пустая двухлитровая бутылка маминого колдовского ягодного вина. Люся, похоже, была очень пьяна, так что я постаралась не слишком шуметь, чтобы не привлекать к себе внимания, но было поздно — она меня заметила.