Путник, зашедший переночевать - Шмуэль Агнон

Она сказала: «Не бойся, господин, Всевышний даст мне сил. Ради детей, чтобы мои дети не голодали».

А он на это: «Будь благословенна, госпожа, что не забыла о Господе нашем на небесах, за это я добавлю тебе к картошке еще круг сыра».

Она отдала ему все свои деньги и хотела взять мешок. Но он сказал своему человеку, не то слуге, не то сыну: «Возьми этот мешок, донеси его до трамвая и не уходи, пока не занесешь в вагон».

Тот взял мешок, пошел с ней, а старик с женой проводили ее словами: «Иди с миром и помни нас добром».

А она жалела, что отдала за картошку все деньги до копейки, не оставила себе ничего, кроме платы за трамвай, и теперь ей нечем отблагодарить этого парня, который так ей помогает. Но тот сказал: «Не беспокойся», попрощался с ней и на прощание пожелал благословения ее еде. Через час она уже была дома, усталая и измученная, потому что всю ночь простояла под дверью лавки, да еще и мешок оказался очень тяжелый. Но радость придала ей силу, и, войдя, она тут же кликнула детей и сказала, чтоб они подождали немного, она сварит им картошку, а пока она сварится, даст им по куску сыра.

Дети с радостными криками бросились к мешку и развязали его. А когда развязали, то нашли в нем большой кусок цемента, а вокруг него комья земли.

Хозяин сидит и молчит, как обычно. С того дня, как я у них живу, он не сказал ни одного лишнего слова и ни разу не упомянул дни войны, хотя был в армии от начала до конца. Большинство мужчин в городе, оставшихся после войны; тоже о ней не говорят, в отличие от их жен, которые по любому поводу вспоминают те трудные дни.

Как я уже сказал, сыновья и дочери моих хозяев не сидят с нами за столом. Однако не потому, будто они избегают сидеть с родителями в субботний вечер — они иногда приходят, а иногда нет. Но в любом случае они никогда не приходят все вместе и не приходят слушать кадиш, а появляются чаще всего во время трапезы, и когда появляются, то садятся и едят, как в обычные дни.

Бабчи приходит откуда-то, сбрасывает шляпу, бросает сумку и швыряет куда-нибудь плащ, приглаживает волосы левой рукой, берет стул, садится, накладывает себе на тарелку и ест. Отец изредка поднимает глаза и смотрит на нее, и даже не столько на нее, сколько на ее вещи, которые она разбросала вокруг. Потом он снова опускает глаза, ощупывает свой сидур и молчит или возвращается к молитве. Когда же приходит Рахель, он отодвигает свой стул и спрашивает: «Где ты слушала кидуш? Ты слышала или не слышала? Почему ты мне не отвечаешь?»

Если она отвечает — нехорошо, если не отвечает — тоже нехорошо. Так или иначе, он выговаривает ей, а потом кладет руку на сидур и поет субботние песноспения.

Если же приходят Долек или Лолек, хозяин поднимает глаза и смотрит, покрыты ли их головы. Если они сидят с непокрытой головой в будни, это его не волнует, но за субботней трапезой он строг. Как-то раз Долек забыл покрыть голову и, получив замечание от отца, сказал ему: «Разве ты все еще торгуешь шляпами, что так заботишься, чтобы твой сын был в шляпе?» Хозяин встал, взял Долекову шляпу, растянул ее двумя большими пальцами и нахлобучил ее на голову сына с такой силой и злостью, что Долек даже вскрикнул.

Но этот субботний вечер прошел без неприятностей. Сыновья и дочери не пришли, и гостей в гостинице не было. Мы сидели втроем, ели и пили и произносили благословения. После ужина я вышел пройтись, дошел до нашего Дома учения и увидел, что он все еще освещен. Мне захотелось туда. Я достал ключ, открыл дверь и вошел. Какое-то время спустя появились несколько человек из наших. И неудивительно, ведь здесь было светло и тепло, а у них в домах царили холод и темнота. Они, конечно, зажгли субботние свечи, но у них свеча маленькая, освещает только то, что рядом, а весь дом остается в темноте.

Они вошли и начали с благословения субботы и нашего Дома учения, а также благодарности тому человеку, который пришел первым, и затопил печь, и зажег все эти свечи. Этот человек уже подумал было, что все их похвалы действительно относятся к нему, и даже испугался, как бы ему не слишком возгордиться собой. Опустил голову, чтобы не забывать, что он не больше чем прах земной, а потом поднял глаза, чтобы напомнить себе, что только по желанию Благословенного он живет и только по желанию Благословенного все происходит и в нужный час Он заберет его из этого мира, как маляр, который сметает сажу с потолка и замазывает его глиной. И в эту минуту он ощутил, что его наполняют страх и трепет. И вдруг возгордился этим своим страхом перед Благословенным, точно ребенок, на которого отец повесил украшения. И тут он понял, что не может избавиться от этих суетных размышлений, и что же он сделал, этот человек, — он открыл Пятикнижие и начал читать. И как только он прочел два-три слова Торы, его сердце тут же успокоилось и стало биться по-прежнему.

Люди увидели, что я в хорошем настроении, и предложили мне прочесть из Торы. Я сказал им: «Тора дана всему Израилю, так что даже тот, кто рта не умеет раскрыть, стоит ему открыть Тору, Тора говорит ему, что сказать».

А они попросили: «Тогда пусть господин открывает».

Я открыл Пятикнижие и прочел начало недельной главы: «И Иаков пробудился от сна своего…» до: «И убоялся и сказал: как страшно сие место! это не иное что, как дом Божий»^[94].

Не так сказал Иаков, как Авраам, который говорил: «На горе Господа усмотрится»^[95], и не так, как Исаак, о котором сказано: «Исаак вышел в поле поразмыслить^[96], а воскликнул „дом Божий“». И отсюда я перешел к трем возможным видам служения Богу. Один состоит в том, что человек видит в служении Богу смысл, высокий, как гора, и посвящает всю свою жизнь размышлениям о высоком. Другой вид служения — как в поле, где сеют и жнут и где хороший запах, как говорил Исаак: «Вот, запах от сына моего, как запах от поля»^[97]. А третий вид служения, который для Всевышнего угодней всего, это служение Дому, как его назвал Иаков, избранный из праотцев. Ведь не случайно Всевышний, благословен будь Он, славит Себя словами: «Ибо дом Мой назовется домом молитвы»^[98]. Сказано в книге «Зоар»^[99]: «Гора и Дом — несмотря на то что все это одна ступень одно превосходит другое. „Гора“ — для остальных народов, когда приходят они, чтобы войти под Его крыла. „Дом“ для сынов Израиля, чтобы быть с ними, как жена с мужем в одном доме в радости, и возлегает над ними, как мать над детьми»^[100].