Превед победителю - Анна Козлова

— Но это в прошлом! — крикнула я в отчаянии. — Между нами все давно кончено. Я хочу только тебя…

Этот пассаж, видимо, прибавил ему уверенности, и мы договорились больше никогда не вспоминать о Дауде и не произносить вслух его имя. Впоследствии он заводил мазохистский разговор о Дауде каждый раз, когда мы вместе напивались. Он кричал, что для него унизительно спать со мной после хачика, и в конечном счете я заявила ему, что вижу больше смысла трахаться с хачиками-абстинентами, чем с пьяной скотиной, у которой даже говно лезет из жопы, выпукивая гимн СССР, и которая видит свое основное превосходство над женщинами в том, что не лижет им пизду. Не стоит скрывать, что к тому моменту, когда происходил этот обмен любезностями, наши отношения уже ни к черту не годились, но, к сожалению, одно физиологическое обстоятельство не позволяло нам расстаться и всю оставшуюся жизнь вспоминать друг друга, скрежеща зубами.

Мы договорились встретиться на «Кузнецком Мосту» — мы всегда там встречались.

Я скакала по всей квартире, рыдая от счастья, перетрясла весь свой шкаф в поисках подходящего туалета и, пока красилась, думала о том, что мне нужен лишь нормальный, среднестатистический мужчина с неподражаемым чувством юмора, и нет никакого смысла в том, чтобы тосковать по постели Дауда, в которой его член вылезал у меня чуть ли не изо рта. Собираясь выходить из дома, я пошла в своем самоуничижении еще дальше и вспомнила, как часто в Дейре не могла поутру сдвинуть ноги вместе и пьяной раскорякой таскалась по всему дому, проклиная Дауда за то, что он надолго лишил меня возможности присесть на стул.

Невозможно описать пережитый мной позор — на назначенное им же свидание Лев не пришел, и я, как долбаная малолетка, полчаса стояла в метро, вжавшись спиной в колонну, и трусливо оглядывалась по сторонам (единственным плюсом этого унизительного ожидания было то, что, покидая метрополитен, я познакомилась с негром; его звали Фредди — по крайней мере, так он представился, — и я до сих пор жалею, что чертова Любка разорвала бумажку с его телефоном). Домой я ехала в полном смятении. Я не знала, как мне поступить: послать Льва к ебаной матери, если он позвонит — а я была уверена в том, что он позвонит, — или сделать вид, что его поступок нисколько меня не задел? Я убеждала себя в том, что ему вовсе не насрать на мои чувства, а просто он где-то напился и не смог приехать.

Надо сказать, что проклятый Лев впервые за последние десять лет заставил меня сполна прочувствовать тот безысходный ужас, который всегда находил на меня при мысли о том, что я — женщина.

Я — женщина, и это означало, что я мягкая и теплая, как диванная подушка, которую мне подложат под жопу, шутливо пожурив за то, что жопа недостаточно подбита жирком. Это означало вечность, и вечность будет означать, что я должна молчать, дураковато хлопая приклеенными ресницами, пить шампанское и изображать ужас при виде водяры, вставать из-за стола со скорбной мордой, когда кто-нибудь забудется и ругнется матом, рожать детей и мыть им задницы над тазом, и даже если я не буду такой, мне придется притвориться.

Что мне оставалось делать, думаю я теперь. Разгуливать по офисам, натыкаясь на пластмассовую мебель, и делать вид, что я не хочу иметь семью и мужа и так дорожу своей свободой, что каждый вечер нажираюсь в жопу, а потом хныкаю в постели оттого, что не нужна никому на всей земле по обе стороны экватора? Разумеется, я прекрасно отдавала себе отчет в том, что такому милому человеку, как я, заводить семью просто бессмысленно, но, черт возьми, это совсем не означало, что мне этого не хотелось, — в конечном счете, курение тоже губительно и бессмысленно, но отчего-то три миллиарда идиотов каждый день засовывают себе в пасть сигарету.

Приехав домой ни с чем, с абсолютным эмоциональным нулем, я легла на диван и разревелась, как глупая девочка. Я оплакивала паскудную пустоту собственного существования, я не могла понять, зачем ты, Господи, топишь в страданиях мою тощую душу? Зачем ты сотворил меня бабой, но в насмешку наделил беспокойной, тревожливой башкой, которая совершенно не нужна бабе, потому как ее задача — жить сердцем и пиздой, а башка ее должна быть безмятежной и пустой, как взгляд утопленника.

Куда я шла, что подгоняло меня, как овод Ио, на моем иератическом пути от счастья к одиночеству, какими дикими иллюзиями питался мой мозг в своем эмпирическом знании того, что по всему миру между людьми происходит, в сущности, одно и то же? Почему я металась в застенках своего сознания и на протяжении всей жизни ощущала такую же чудовищную растерянность, как в восемнадцать лет, когда я обнаружила, что развела в доме мышей?

Сейчас я раздумываю над всем тем, что случилось со мной в то лето, и понимаю, что с заплаканного дивана, со страниц рецензии на роман Зыкова о битве русского духа с евреями-магами взывало само пустое и страждущее человеческое сознание, вечнодлящийся бриколлаж речи, которая оплакивала собственную потребность в любви. Даже потаенная, сомнительная идея внезапной страсти ко Льву сводилась к трагедии сердца, моего собственного сердца, чьи нежные изломы содрогались от одиночества.

Я безвольно валялась на диване в обнимку с бутылкой виски, когда раздался нервный, отчаянный звонок в дверь и Лев ворвался в мою квартиру. Я полагаю, мой вид его очень растрогал — он, наверное, и предположить не мог, что я так серьезно настроена. Он обнял меня, усадил на диван и ласково гладил по волосам, пока я ныла, уткнувшись ему в плечо.

— Господи, прости меня! — восклицал Лев. — Я просто опоздал на полчаса. Я, как идиот, бежал по «Охотному Ряду», искал тебя по всему «Кузнецкому Мосту» и даже обозвал сукой, когда понял, что ты уехала.

— Бывает, — ответила я, всхлипывая.

С этого дня нас, что называется, понесло.

Мы встречались каждый день, а когда все же приходилось расстаться, Лев звонил мне, пьяный, и пел в телефонную трубку песни Вертинского. Мне казалось, что я бы смогла прожить с ним до старости, но, слава богу, мать Судьба со Случаем-отцом готовили мне лучшую долю. Наша любовь потерпела закономерный крах, хотя и оставила в моей жизни след, который каждый гребаный день напоминает о том, что где-то в глубине моей души все еще лежит ее незахороненный труп.