Игра в ошибки - Алиса Поникаровская

Митька явился в субботу без предварительно звонка и с порога заявил:

— Собирайся, мы сегодня идем на концерт.

— Митька, ты с ума сошел! – заныла Лиана. – Единственный выходной, завтра опять на очередную тусовку тащиться, и торчать там почти до трех утра! Я отоспаться хочу!

— На том свете отоспишься! – Митька уселся в кухне на табуретку и закурил. – Мой приятель пригласил. У него сегодня презентация нового альбома.

— Только не презентация! – взмолилась Лиана. – Опять эти слащавые рожи, тупые разговоры, демонстрация нарядов и драгоценностей, и давка у фуршетного стола! Не могу больше!!!

— Ты не поняла, это не обычная презентация. Он – бард. Очень хороший бард. Будет концерт, а потом узкий круг людей, только свои, в гримерке посидим, винца попьем или водочки. Там человек десять будет, не больше.

— Мить, ну, я же никого не знаю…

— Там и познакомишься, – отрезал Митька. – Поехали, я тебе обещаю, что ты не пожалеешь.

— Ну, смотри, – погрозила Лиана, понимая, что ей не отвертеться. – Если все будет не так…

— Так будет, так, – успокоил ее Митька. – Собирайся, давай. Там начало в шесть.

В вагоне метро Лиана откинулась спиной к дверям, игнорируя надпись «Не прислоняться», Митька взялся за поручень, другой рукой упершись в двери, Лиана оказалась в импровизированном кольце его рук. Поезд тронулся, и Лиану неожиданно затрясло.

Что-то было не так. Она не могла понять, откуда свалилась на нее эта тряска, стало неуютно и тоскливо, накатила какая-то волна предчувствий, захотелось вылететь из пустоты черного туннеля, промчаться стрелой по эскалатору туда, где нет этой подземной норы, где светит солнце и шелестят уже зеленые листья…

Раньше клаустрофобия накатывала на Лиану в метро только в том случае, когда вагон надолго застывал в туннеле между станциями, но тогда чувство было совсем другим, сразу становились ватными ноги и холодный пот покрывал все ее тело.

«Станция Савеловская, – объявил механический голос из динамика. – Осторожно, двери закрываются, следующая станция…»

Остального Лиана не слышала. Она оглохла в то мгновение, когда в вагон, в ту дверь, напротив которой стояли они с Митькой, вошли Ивар и Люда.

…Стук колес, покачивание вагона, немое кино, без звука, без единого звука, только где-то там, очень далеко, и поэтому очень глухо что-то стучит. Колеса? Сердце? Разве сердце может так гулко стучать, когда оно давно уже разрывается от боли? Разве может стучать то, что так болит? Медленно, медленно, как в рапиде, Ивар подносит бутылку пива к губам своей спутницы, медленно, медленно, как в рапиде, тонкая шея шевелится, делая глоток, медленно, медленно, как в рапиде, Ивар вытирает ладонью холодную струйку с ее подбородка… Лиана чувствует этот пивной холод, поднимает руку, касается своих губ… Медленно, как в рапиде, Ивар улыбается, шевелятся губы, что-то говоря, но звуков нет, их нет совсем, есть только оглушительная тишина, в которой, как сквозь толстый слой ваты, пробивается что-то…Стук колес, и вся Вселенная в одном вагоне метро, вся Вселенная в рапиде, медленно, медленно утекает в любимое лицо, обращенное не к ней…

Колючие усы Митьки у самого уха:

— Что с тобой? – как сквозь столетия. – Что с тобой?

Митька оборачивается медленно, Лиана сжимается, съеживается, сейчас, сейчас ее заметят, и придется что-то делать, что-то говорить, или хотя бы найти в себе силы, чтобы кивнуть, где же их взять, тут не упасть бы, только не упасть бы… Фигура Митьки становится все больше, откуда-то берутся почти богатырские плечи, а Лиана, она уже не Лиана, она уже Дюймовочка, которая может спрятаться за железным поручнем, или сиденьем, или Митькиной рукой…

Туннель бесконечен, Вселенная утекает в любимое лицо, это длится вечно, холод пива на подбородке, не смотри, не смотри!!! Глаза отводятся в сторону, там за окнами вагона – беспросветная ночь, в которой растворяется Ивар…

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция…»

И двери пусты, вместо Ивара и Люды – толстая старуха с огромной авоськой. Что-то щелкает в голове и включается слух.

— Ни фига себе сопаденьице! – шепчет Митька, но Лиане кажется, что ее барабанные перепонки просто взрываются.

— Он не видел меня? – одними губами спрашивает она.

— Нет, – успокаивает ее Митька. – Нет…

Концерт известного барда, маленький, зал, разрезанный углами странных конструкций, гитара, голос, голос, гитара, переплетаются искусно, безыскусственно, голос дрожит, дрожит гитарная струна, в этой дрожи нет места диссонансу и фальши, но эта дрожь почему-то усиливает боль, стандартно рифмуется «кровь – любовь», но может быть, они не так уж и не правы, эти бездарные рифмоплеты, слишком это близко, вы только вслушайтесь – «любовь, кровь…»

Концерт окончен, но внутри все еще что-то дрожит, рюмка водки и неизменная сигарета, разные лица, знакомо-незнакомые, голоса сплетаются в странную паутину звуков, но во всем, что произносится, слышится только все та же вечная рифма «любовь – кровь», какой идиот срифмовал это первым, расстрелять его, а потом поставить памятник, на котором написать «кровь-любовь», и земля не выдержит тяжести этой рифмы, провалится, продырявится насквозь…

Лицо Митьки, смешно шевелятся черные усики:

— Я к Витьке, ладно?

Как же так? Как же так, Митька, неужели ты сейчас меня бросаешь? Меня? Сейчас? Одну? Митька, неужели ты не понимаешь, что…

Захлебываются фразы, умирают, не родившись, вместо них легкий кивок: