Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

− Это только ты так считаешь, − возразил ему Слайм.

− Если бы мы учились, − продолжал Оуэн, − нам было бы кое-что известно о вселенной, о законах ее развития. Но мы ничего не знаем о ее происхождении.

− Я тоже так считаю, дружище, − заявил Филпот. − Все это какая-то чертовщина, больше ничего тут не скажешь.

− Я к умникам себя не причисляю, − заявил Слайм, − но душу человеческую спасает истина в сердце, а не в голове. Сердце говорит мне, что мои грехи идут от первородного греха, ничего мне понимать не нужно, я только знаю, что счастье и спокойствие снизошли на меня с тех пор, как я стал христианином.

− Славься, славься, аллилуйя! − закричал Банди, и почти все засмеялись.

− С христианством твоим все ясно, − усмехнулся Оуэн. − У тебя есть основания величать себя христианином, да? Что же касается счастья, которое на тебя снизошло, хотя ты ничего не понимаешь, клянусь честью, я тоже не в силах понять, как ты можешь быть счастливым, если веришь, что миллионы людей страдают в аду, и я не в силах понять также, как тебе не стыдно, что ты счастлив при подобных обстоятельствах.

− Ну, что ж, ты все это узнаешь, приятель, когда придет твой черед умирать, − ответил Слайм с угрозой в голосе. − Тогда ты заговоришь иначе!

− Мне и самому иной раз так кажется, − сказал Харлоу. − Не очень-то справедливо прожить такую распроклятую жизнь в горе и бедности, работать не покладая рук, а потом, черт побери, еще вечно гореть в геенне огненной. По-моему, это брехня.

− А я уверен, − глубокомысленно заметил Филпот, − что смерть − это конец. Крышка! Вот и весь сказ.

− Вот то-то оно и есть, − произнес Истон. − И вся эта религия − просто обман, чтобы деньги выкачивать. Для пасторов это такое же ремесло, как для нас − малярить. Только им не надо работать, и получают они черт знает во сколько больше нас.

− Если хотите знать мое мнение, то у них житуха неплохая, пропади они пропадом, − вставил Банди.

− Это точно, − сказал Харлоу, − селятся они где получше, и одеты − просто загляденье, и ничегошеньки не делают. Только болтают всякую ерунду раза два − три в неделю, а остальное время тратят на то, чтобы вытягивать деньги у глупых старух, которые считают, что этим спасутся от адской жаровни.

− Есть одна поговорка, хоть старая, да меткая, − пробубнил человек, сидевший на опрокинутом ведре. − Священник да трактирщик-плут − твои враги, рабочий люд. Может быть, среди них и есть хорошие люди, но что-то редко они попадаются.

− Если бы я мог достать работенку вроде той, что у архиепископа Кентерберийского, − торжественно заявил Филпот, − я бы бросил эту фирму.

− Я тоже, − сказал Харлоу. − Если бы я стал архиепископом Кентерберийским, я взял бы свое ведро и кисти, подошел бы к конторе и швырнул бы их прямо в окно, а старого Скрягу послал бы ко всем чертям.

− Религия лично меня мало тревожит, − заметил Ньюмен. − А что случится после смерти, я так думаю, торопиться выяснять не стоит, пока мы еще живы и не пробил наш час. Может быть, загробная жизнь есть, а может, и нет, но мне бы с земными делами успеть разобраться. С тех пор как я женился лет пятнадцать назад, я был в церкви раз шесть, не больше, когда крестили моих детей. Старуха иногда туда ходит, и дети, конечно, тоже. Их чему-то там учат в воскресной школе, учат, ну и хорошо, нужно же детей чему-нибудь учить.

С этими словами все согласились; что ни говори, а религия − подходящая штука для обучения детей.

− А я с тех пор, как женился, ни разу не был в церкви, − сказал Харлоу, − а иногда, ей-богу, жалею, что и в тот раз меня туда занесло.

− Не понимаю, какая, черт возьми, разница, во что верит человек, − сказал Филпот, − если он никому не делает зла. Встретишь какого-нибудь несчастного, который скатился на самое дно, помоги ему. Если денег нет, скажи ему хоть доброе слово. Если человек работает, заботится о своем доме и своих детях и при случае не прочь оказать услугу друзьям, я считаю, что у него есть столько же шансов попасть на небо, как и у любого из этих святош, и уж не важно, ходит этот человек в церковь или нет.

Это утверждение было единодушно одобрено всеми, кроме Слайма, который сказал, что Филпот убедится в своей ошибке после смерти, когда должен будет предстать перед судом всевышнего.

− И в свой последний час, когда ты увидишь, как луна обагряется кровью, ты будешь слезно молить, чтобы горы и скалы обрушились на тебя и спрятали тебя от гнева господня!

Все засмеялись.

− Я сам баптист, − заговорил человек, сидящий на опрокинутом ведре. Его звали Дик Уонтли, и физиономия у него была на редкость некрасивая. Он напоминал какого-то дракона или химеру.

Почти все рабочие закурили трубки, но некоторые предпочитали жевать табак. Когда они курили или жевали табак, то сплевывали в огонь или на пол. Уонтли был из тех, кто предпочитал жевать табак, и он так заплевал пол, что теперь, казалось, был отгорожен от остальных полукружием темно-коричневых плевков.

− Я сам баптист! − кричал он из-за этого полукружья. − И все вы знаете, что это такое.

Это признание вызвало новый взрыв веселья, потому что, конечно, все знали, что такое баптист.

− Если на небе полно таких мерзавцев, как Хантер, − заключил Истон, − я думаю, что мне лучше подыскать себе другое место.

− Ну, если старый Скряга попадет на небо, − сказал Филпот, − он там долго не продержится. Думаю, его вытурят оттуда через неделю, потому что он начнет выковыривать драгоценные камни из венцов других святых.

− Ну, а если его не возьмут на небо, то уж просто не знаю, что с ним и будет, − сказал Харлоу с притворным огорчением, − ведь я не верю, что ему позволят идти в ад.

− Это почему же? − удивился Банди. − Я бы сказал, что