Ритуалы - Сейс Нотебоом

Он раздевается с тем же ощущением загнанности в угол, какое одолевает его и с настоящими шлюхами. Она подносит руку к губам, смачивает себя, говорит:

— Иди сюда.

А он думает: чего она хочет? Чтобы он вправду обошелся с ней как со шлюхой или разозлился (сделал вид, будто злится) и изнасиловал ее (сделал вид, будто насилует)?

— Я так не могу, — говорит он.

— Ты всегда можешь, — говорит она. Об хватывает его за шею, тянет к себе, так что его голова оказывается рядом с ее подушкой и они могут не видеть друг друга; и вот так — слепец, совокупляющийся со слепой, — он в последний раз входит в нее среди огромной сокрушительной тишины, которая продлится до тех пор, пока она не выберется из-под него и, сунув руку между ног, не выскочит вон из комнаты.

Инни остается в постели. Он совершенно оцепенел, от страха и унижения. Словно вернулся после отлучки домой, думает он, и обнаружил кучи битого стекла, дерьмо и мусор. Пока он вопрошает себя, что теперь делать, Зита из соседней комнаты звонит в банк и просит немного подождать с закрытием: ей необходимо снять большую сумму в лирах. Семя Инни меж тем холодными каплями течет по ногам ей в ладонь, сочится сквозь пальцы на пол. Инни слышит, как она одевается, как ходит по комнате; прикидывая по звуку направление ее шагов, сначала босыми ногами, потом в туфлях, он слышит, как она замирает у порога, медлит, делает шаг к нему и опять уходит, потом, уже в дверях, говорит:

— Не забудь о гороскопе, надо успеть до четырех, — а потом слышен только стук двери и ноябрьский ветер, на миг ворвавшийся в дом.

Он садится за стол, доделывает гороскоп. По Утрехтсестраат, Кейзерсграхт, Спихелстраат, Херенграхт, Конингсплейн спешит к зданию «Пароля» на Ньювезейдс, где и сдает свой опус. А потом, когда Зита из банка на Вейзелстраат направляется в «Голландскую кофейню Север-Юг», что возле Центрального вокзала, Инни, неизмеримо медленнее, идет в противоположную сторону, домой. По дороге заглядывает в «Схелтема», «Конингсхут», «Хоппе», «Пипер», «Ханс и Гритье», в кафе «Сентрум». Никогда еще он так не напивался. Домой он приходит ночью. В пустых комнатах громко зовет ее по имени, кричит и кричит, до тех пор пока соседи не требуют по телефону, чтобы он заткнулся. Тогда только он находит записку, в которой она сообщала, что не вернется никогда; он стоит с запиской в руке, долго таращится на листок и вдруг слышит собственный голос:

— Лев, сегодня с вами случится нечто ужасное: вас бросит жена и вы покончите самоубийством.

Он знает, что делать. Нетвердой походкой, натыкаясь на стулья и столы, бредет по комнате, добирается до уборной и с некоторым трудом вешается на самом высоком месте, там, где трубы отопления и водопровода прямо у потолка скреплены между собой двойным кольцом.

Небо смерти — небо серых туч. Они мчатся над голыми верхушками деревьев вдоль канала. Инни просыпается в заблеванной постели, трясущимися пальцами стаскивает с шеи изодранный галстук. Все тело в ссадинах, простыня в крови. Точно заводная кукла, он идет в ванную, умывается, бреется, принимает две таблетки алка-зелцер и, упорно стараясь не думать о Зите, выходит на улицу. На углу Утрехтсестраат покупает «Ханделсблад». Заходит в «Оостерлинг», заказывает два черных кофе, салат и, как всегда, первым делом открывает биржевую страницу. Шрифт крупнее обычного, и Инни медленно, будто разом сильно постарел, читает: «По настоятельной просьбе руководства Ассоциации по торговле ценными бумагами в 20.45 торги были прекращены в связи с кончиной американского президента. Когда пришло страшное известие, что президент Кеннеди серьезно, а может быть, и смертельно ранен, курсы акций стали стремительно падать. Сводный индекс Доу-Джонса, который поначалу повысился на 3,31 пункта, упал до 711,49. Это на 21,16 пункта ниже по сравнению с данными на закрытие торгов в четверг и самое резкое падение со времен паники 28 мая 1962 г.».

Он складывает газету и секунду рассматривает фотографию на первой полосе. Моложавый президент лежит на заднем сиденье большого автомобиля, будто спит. Жена, похожая на маску из «Орестеи», стоит рядом, прямая как струна, и не сводит глаз с больших винного цвета пятен на своем костюме, который запомнится ей навсегда. Три вещи Инни знает совершенно определенно: Зита никогда не вернется, сам он не умер, а на бирже завтра будет жуткий ажиотаж. То золото, которое в следующий понедельник купит его маклер в Швейцарии, к 1983 году, когда все еженедельники мира в десятитысячный раз перепечатают эту скорбную фотографию, принесло ему более тысячи процентов прибыли. Знаменательная фотография — она недвусмысленно предупреждала что надвигаются смутные времена.