Плач по красной суке - Инга Петкевич

Профессиональной революционеркой была ее мать — Кропоткина Любовь Максимовна (она же Поджарская, Доброхотова, Кастелянец; партийная кличка — Стальная).

В далекой боевой юности в компании своих конспиративных мужей она, как положено, подбивала революционные массы на забастовки, саботаж и диверсии; умела грамотно писать листовки, прокламации и воззвания; вовремя уходила в подполье и выходила из него; совершала лихие побеги из царских тюрем и отдыхала потом за границей — словом, горячо боролась за правое дело и страдала за него…

В годы гражданской войны она, как положено, бойко комиссарила на флоте. Но затем для нее началась тяжелая полоса. Она плохо приживалась в мирных буднях и по инерции продолжала бороться за справедливость — ведь революция была ее профессией, ничего другого она делать не умела.

— Революция продолжается! — упрямо твердила она.

Молодым строителям коммунизма подобный род деятельности был глубоко враждебен. И пришлось ей в теплой компании своих конспиративных мужей надолго осесть в глубоком подполье культовских лагерей, где они в свою очередь организовали партийную ячейку и в полной конспирации продолжали заниматься своим любимым делом…

После хрущевской реабилитации наша активистка чуть было не ушла на заслуженный покой, но что-то такое ее опять не устроило. Революционный пафос победил старость и болезни.

— Революция продолжается! — воскликнула она — и тут же снова была изолирована.

Свой боевой путь она окончила в застенках психиатрической больницы на Пряжке, где продолжала обличать и клеймить произвол и беспорядки в данном богоугодном заведении. Однако отечественная психиатрия, подкованная социалистической идеологией, вооруженная новейшей фармакологией всего мира, научилась запросто глушить и подавлять революционные настроения своих подопечных. Да и толстые дореволюционные стены надежно страховали безумцев от опасного слияния с народными массами. К тому же и сам народ за истекший творческий период малость поиздержался, скурвился, спился и почти не реагировал на революционные лозунги и воззвания. Страна праздновала свои Великие Юбилеи или отсыпалась в похмельном бреду…

Умерла наша профессионалка с криком «Революция продолжается!».

Итак, перед нами Клавка-Танк — потомственная революционерка. Отчество свое она игнорирует, гордо заявляя при этом, что у нее отродясь не могло быть никакого отчества, а посему она в нем не нуждается.

Перед нами — громадный шкаф, бой-баба, «баба с яйцами». Сегодня в честь Великого Юбилея ее громоздкие формы как попало запихнуты в кримпленовый костюм сиреневого цвета, на груди огромная брошь — кусок полированного минерала, похожий на гробовую плиту; на голове башня сизых волос так называемый начес, прическа, которая почему-то прижилась в среде наших трудящихся женщин, но шла, по-моему, единственной женщине в мире — Брижит Бардо. Трудно понять, что думала парикмахерша, сооружая эту затейливую башню на голове мужеподобной Клавки, — по-моему, она откровенно издевалась над клиенткой. Но Клавка не замечает подвоха, она горда собой и своим праздничным обликом. От возбуждения ее добротная круглая физиономия вся сияет и полыхает ярким пламенем — верный признак того, что сегодня Клавка надерется до полусмерти.

Вообще-то Клавкино место на баррикадах — она полностью унаследовала революционный темперамент своей матушки. Бешеная, дурная энергия клокочет в ней и рвется наружу. За неимением баррикад она наводит порядок и насаждает справедливость в очередях, трамваях и коммуналках. У нее луженая глотка и такой зычный голос, что ее даже милиция побаивается. Правдоборка и правдоискательница в самом дурном революционном смысле слова, Клавка очертя голову лезет в любой скандал и раздувает его до катастрофических размеров. Суть любой конфликтной ситуации для Клавки всегда глубоко революционна. Недолго думая, она всегда действует проверенным революционным методом — будоражит низы и подбивает их на восстание.

За свою бурную жизнь Клавка сменила множество профессий. В далекой юности она пыталась идти по стопам своей матушки, но быстро сбилась с праведного пути. Но чем бы она ни занималась, ее всюду преследовали скандалы, репрессии и даже преступления. Как-то не вписывалась она в застойное болото нового времени — то ли была слишком горяча и наивна, то ли просто патологически честна. Я думаю, что во время войны Клавка стала бы второй Зоей Космодемьянской, но тогда она была еще ребенком, а когда подросла, подобные натуры больше стране не требовались.

В послевоенном детстве Клавка организовала и возглавляла тимуровский отряд. В стенах их мрачного дома на Обводном канале у тимуровцев было много забот и всяческих приключений. Но в запарке страстей Клавка проморгала момент перерождения ее боевых тимуровцев в бандюг, воров и уголовников. Когда спохватилась, было уже поздно — они успели натворить много страшных бед. Впрочем, приблатненный элемент присутствовал в тимуровском движении изначально: беспризорное дворовое детство, какие ярлыки ни наклеивай, всегда было рассадником преступности.

В школе Клавка была секретарем комсомольской организации, затем возглавляла стройотряды и боевые народные дружины, поднимала целину и так далее… И везде она заражала своим энтузиазмом и революционным пафосом молодежные массы, поднимала их на борьбу с крамолой и диссидентством. Не раз ее бурная деятельность была отмечена в печати, а также награждена множеством Почетных грамот, призов и вымпелов.

Комсомольско-молодежные свадьбы, организованные Клавкой на целине, стали почином, подхваченным всей страной. Ее брачный трест лопнул в конце лета. Новоселы так увлеклись своднической деятельностью, что ненароком пропили и растранжирили все деньги, отпущенные им на строительство, а потом чуть не загнулись зимой в своих свадебных шалашах. Клавке поставили на вид и перебросили ее на Великую сибирскую стройку, где она некоторое время успешно работала прорабом. Но однажды им забыли завезти продукты, и Клавка организовала забастовку, за что ей влепили строгий выговор с занесением в личное дело.

Потом она работала проводницей в поезде Москва — Пекин, но в силу своей патологической честности не прижилась в железнодорожной мафии, которая там хозяйничала, и она выкинула ее на полном ходу из поезда.

В глухой тайге она прибилась к староверам-охотникам, которые в свою очередь чуть не ухлопали ее за антирелигиозную пропаганду.

На атомном ледоколе, где Клавка в дальнейшем работала буфетчицей, она натравливала матросов на капитана, который, по ее мнению, неправильно маневрировал во льдах и давил своим судном молодняк нерпы. Ее петиция в ЦК партии в защиту нерпы была подхвачена журналистами, и маршруты ледоколов были пересмотрены. Но от самой Клавки все-таки сумели избавиться.