Дама из Долины - Кетиль Бьернстад

Эйрик разжег камин. Лица у нас раскраснелись от вспыхнувшего огня и виски, которое Гуннар время от времени пускает по кругу. У нас еще не прошел шок от увиденного. Мы даже не успели ничего осознать. Куда они ему стреляли, в ноги?

Эйрик звонит в полицию. Сообщает о случившемся.

— Для них это ничего не значит, — говорит он. — Мы со своей стороны границы ничего не можем поделать.

— Это ужасно.

— Мы живем тут и даже не понимаем, насколько все серьезно, потому что светит солнце, потому что олени и другие животные пересекают границу, не спрашивая разрешения, — говорит Эйрик.

— А что было бы, если бы мы вышли на лед? — спрашиваю я.

— Они бы нас арестовали. На наше освобождение потребовалось бы несколько часов. А может быть, и дней. О нас написали бы в газетах.

— Сигрюн бы беспокоилась, — кивает Гуннар.

— И это тоже.

Мы сидим и пытаемся сбросить с себя это жуткое ощущение. У меня не идет из головы образ дергающегося на льду человека. Все произошло слишком быстро.

— Можно я у тебя переночую? — спрашивает Гуннар и смотрит на Эйрика.

— Конечно. Разве ты не знал, что Сигрюн уехала в Киркенес?

— Знал, она мне позвонила и сказала, что пробудет в Киркенесе всю неделю. Но мне захотелось приехать сюда. Нужно было уехать из города.

— Я-то всегда тут, — улыбается Эйрик. — Оставайся и живи, сколько захочешь. — Он стоит у плиты и жарит яичницу с беконом на всех.

Гуннар видит мою растерянность.

— Иногда я ночую здесь на диване, — объясняет он мне. — А иногда — на туристской базе, но после смерти Вивиан и после того, как я сам чуть не отправился вслед за нею, понятие «дом» получило для меня новое значение. Понимаешь, что я хочу сказать?

Я киваю. Мне трудно представить себе этого утонченного человека, директора, спящим на потертом диване в гостиной. Эйрик ставит перед нами тарелки, мы сидим за маленьким обеденным столом. Гуннар Хёег тоже кого-то потерял, думаю я. Уж не поэтому ли он мне нравится и кажется таким грозным? Он интересует меня так же, как и я непостижимым образом интересую его. Мы с ним оба понесли потерю. И потеряли не просто кого-то, а самых близких. А кроме того, чуть не потеряли и самих себя. Но что связывает Гуннара и меня с Эйриком Кьёсеном? То, что он пока не потерял никого, но боится, что это может случиться? Что мы действующие лица в его страхе? Фигуры, пришедшие извне и заставившие его жарить для нас яичницу с беконом?

Гуннар настороженно наблюдает за мной. Он понимает, о чем я думаю.

— Это мое убежище, — говорит он. — Я знаю, через что тебе пришлось пройти. Когда потерял почти все, когда больше ничего не имеет значения, понимаешь, что у тебя еще осталось, а чего нет и уже никогда не будет.

— Сигрюн лечила Гуннара, когда он был тяжело болен, — говорит Эйрик. Он не понимает, как глупо звучат его слова, когда он вот так вмешивается в чужой разговор.

— Она спасла мне жизнь, когда все оборонительные сооружения были уже разрушены.

Неожиданно я понимаю, что он пытается мне сказать. Эйрик не понимает. Я смотрю на него. Гуннар для него друг, который украшает его будни.

Мы едим. Эйрик поставил на стол бутылку молока. Мы пьем молоко из старых казенных стаканов.

— Ты должен показать этому молодому дарованию свой мир, — решительно говорит Гуннар Эйрику.

— Пожалуйста, не называй меня дарованием.

— Но ведь ты такой талантливый, — Гуннар машет рукой, не желая слушать мои протесты.

Пока он говорит, я оглядываю комнату. Здесь кто-то есть. Марианне. Она снова сидит рядом со мной. После многомесячного отсутствия. Она гладит меня по руке. Я наслаждаюсь ее близостью. Мыслью о ее присутствии. Перехожу в другой мир. Мужчины это видят, но не мешают мне. Думают, что я все еще в шоке после происшествия на берегу. Думают, что я слишком много выпил. Думают, что я не слышу, о чем они говорят. Думают, что я закрыл глаза и сплю. Гуннар наклоняется над столом, его лицо снова стало бледным и болезненным, снова чувствуется его сила, которая делает его таким привлекательным. Даже в моем состоянии я чувствую его обаяние.