Американский пирог - Майкл Ли Уэст

Мисс Детройт зашла сделать мне укол анестетика. Вообще-то у меня ничего не болело, но успокоиться и правда не мешало. Так что я повернулась и покорно подставила ей задницу, сплошь покрытую синяками и оттого пятнистую, как подгнивший фрукт. Теперь я лежала на хирургическом отделении, а на окне у меня красовался тигровый амариллис. В прикрепленной к нему открытке говорилось: «Думаю о вас. Доктор Джей Ламберт». Рядом с амариллисом стояли две вазы роз: одна — от водителя скорой помощи, другая — от местного политика, с которым я когда-то встречалась. Он подписался инициалами: «Б. Д.». Уповая на высокий пост в республиканской партии Теннесси, он был вынужден пожертвовать отношениями со мной. Ну а на полу высилась корзина с папоротником: подарок от ребят из шиномонтажной мастерской Билли Рэя.

Я все разглядывала цветы, и постепенно они начали расплываться. Голова у меня закружилась, и, закрыв глаза, я поплыла по течению.

В детстве я не только видела цветные сны, но еще и бродила в ночи, как лунатик. Как-то раз даже вышла на улицу. На мне была коротенькая лиловая комбинашка, полученная в подарок на день рождения. В ту ночь Минерва открыла окно и завопила: «Джо-Нелл! Немедленно возвращайся домой!», и я с визгом побежала к ней. Из всей истории мне запомнилась лишь стоящая на крыльце Минерва и ее пронзительный вопль.

И теперь еще мне то и дело снится, что мама жива и катает нас с сестрами на машине. При этом она крутит на магнитоле «Американский пирог» или «Парк Мак-Артур» и подпевает. Песни про еду мама просто обожала. Бывают также сны про то, как мы выходим из зала прощания, в белых перчатках и платьях в оборочках, и все вздыхают: «Бедные маленькие сиротки». Снятся и наши походы на кладбище, как Минерва велит нам выбрать цветы, а в жимолости и анютиных глазках сидят жучки и красные гусеницы. Снится и про то, как мы едим пироги с орехами и лимоном или пьем мятный чай со льдом. Изредка снятся длинные, жаркие дни на кухне, и строительство террариума, и Фредди, загорающая на одеяле на заднем дворе под песни «Ты так тщеславна» и «Негодник Лерой Браун».

Но самые яркие сны, те, что словно раскрашены фломастерами «Техниколор», уносят меня в раннее детство, когда мама была замужем за мерзавцем Уайаттом Пеннингтоном. Мне снится, что меня воспитывают Мани и «доктор Спок»: «А» — «аптечка» и «аденоиды», «Б» — «баралгин» и «бронхит», «В» — «ветрянка» и «воспитание», «Г» — «грелка» и «горшок», «Д» — «дисциплина» и «диатез». Этот кошмар повторяется из года в год, четкий, как ненавистное воспоминание.

В этом сне в ванной комнате Мани, над самой дверью, висит красная резиновая груша, похожая на тушку ощипанного гуся. У нее длинный гнущийся носик с белой насадкой. Сперва Мани отсылает куда-нибудь моих сестер, а затем идет в пустую спальню и застилает кровать клеенкой.

— Джо-Нелл! — зовет она самым сахарным голоском.

Я хоть и совсем малявка, но все же не полная дура. Раз она так ласково растягивает мое имя, значит, собирается помучить. И я прячусь в ее шкафу, пропахшем кожей и потными ногами, буквально вжимаясь в его стенку «Кись-Ма», — думаю я.

— Джо-Нелл! Котеночек! Не заставляй бабулю искать тебя.

Разумеется, она мне не бабуля, но спрятаться от нее невозможно. Сколько бы я ни брыкалась, сколько бы ни кусала ей руки, она все равно выгонит меня из шкафа ремнем, потащит на кровать, заголит мне зад и вопьется в него своей чертовой клизмой. Твердый наконечник она смазывает кремом «Пондс колд». Иногда она задирает грушу вверх, и мои внутренности разрываются от боли. Я пытаюсь вцепиться ей в лицо, но рука с клизмой подымается все выше и выше. При этом взгляд Мани суров, как у шахтера, который вгрызается в залежи породы. На ее верхней губе поблескивают капельки пота, глаза сверкают, а из горла вырывается что-то среднее между смехом и плачем.

— Не брыкайся, — предупреждает она и протягивает ремнем по моей ноге. И каждый раз, едва я дернусь или взвизгну, она стегает меня с кри ком: «Терпи!»

Сны про клизму бывают чуть разные. Иногда из меня так ничего и не выходит, словно мои внутренности пусты, как дуршлаг. Тогда я радуюсь, мечтая исчезнуть и посмотреть на ее изумленную рожу. Она заставляет меня лежать целых полчаса, а затем сажает на горшок. Если же ей все еще мало, она набирает новую порцию мыльной воды и ставит мне еще одну клизму На стене в ее ванной висит пожелтевшая таблица: 0,5 стакана — младенец, 1 стакан — годовалый ребенок, 1 пинта — ребенок дошкольного возраста.

В тех снах существуют как бы две Джо-Нелл: одна гоняет мотыльков вместе с сестрами, а другой ставят клизмы. Эта вторая до смерти боится собственного имени, журчания льющейся в таз воды, запаха крема «Пондс» и прикосновения холодных пальцев. Мани словно и не замечает меня, если только я не выгибаюсь и не начинаю орать. Порой, в самом страшном из кошмаров, комната плывет у меня перед глазами.

Вот один из таких снов о клизме: стоит пасмурный день, небо затянуто тучами. На западе уже началась гроза, но до нас ей идти еще часа два. Я сижу в гостях у Мани, но потом умудряюсь сбежать. И вот мы с двумя пацанами со Второй авеню играем у воды: разжигаем костер из Маниных угольных кирпичей и жарим над ним корни алтея до тех пор, пока они не вспыхнут огнем. Ребята то и дело ворошат прутиками сгоревшие угольки, серые, крошащиеся, с оранжевой сердцевинкой.

— Не надо так де-ать, — говорю я, и они испуганно смотрят на меня, переминаясь с ноги на ногу. Я старше любого из них и с удовольствием ими командую. Но стоит мне отвернуться, как они снова хватают прутики и лезут к тлеющим углям. Должно быть, Мани заметила меня с верхнего этажа; она вылетает из дома прямо в фартуке и бежит к нам, сломав по дороге тонкую ивовую ветку. Она обрывает все листья, мочит прут в воде и гонит им меня до самого дома. Там она тащит меня наверх и швыряет на кровать. Ее прут по-прежнему хлещет меня по рукам, ногам и спине. Лупцуя меня, она приговаривает: «Не играй с огнем! Не играй с огнем!»

Потом она бросает прут и выходит из комнаты. Быстро нагнувшись, я хватаю его и выбрасываю в окно. Мне слышно, как Мани хлопочет в ванной этажом ниже. И вот она взбирается по лестнице, держа в руках таз с дымящейся жидкостью, а клизма болтается у нее на шее. Я отбиваюсь как могу, изо всех сил пинаю ее по сиськам, но она страшно сильная. По своему обыкновению, она сперва засовывает мне в попку свой палец.

— Я смотрю, где тут дырочка, — поясняет она, — не то вода пойдет у тебя из ушей.

Потом она втыкает наконечник, и теплая вода наполняет мне кишки. Я даже не пытаюсь сдержаться и разом описываю клеенку и пол. При этом я визжу как резаная, а потом, изловчившись, пинаю ее в живот.

— Ай, — кричит она.

— Кись-Ма, — ору я.

— Прекрати, сейчас же прекрати это! — завывает Мани, поднимая грушу над головой и растягивая трубку.

Закончив с клизмой, она открывает дверь и выходит из комнаты, а я все так же лежу на боку, икая и задыхаясь. Через несколько минут ко мне приходит старая чернокожая горничная, Бернис. Она пытается поднять меня на ноги и надеть мне трусы, но по моим ногам все еще стекает мыльная вода. Я слышу, как хлопает парадная дверь, и мы с Бернис выглядываем в окно. Мани стоит внизу и подметает садовую дорожку. Мимо проносятся машины, на миг озаряя ее светом фар, а она все метет и метет, словно самая мирная старушка.