Соска - Олег Журавлев

…Полежаев и Вилена оказались в просторной палате, больше похожей на сюрреалистический «медицинский цех».

Никаких ламп, светильников и торшеров тут не наблюдалось, однако помещение было настолько планомерно освещено, что стены сливались с потолком и невозможно было определить его истинные размеры. Предметы обстановки от такого освещения, казалось, сами излучали свет.

— Проходите… — гостеприимно, но почему-то шепотом предложил Хабибуллин.

Полежаев и Вилена окинули помещение долгим удивленным взглядом, причем Полежаев нахмурился, а Вилена округлила глаза, что ей очень шло.

Вдоль левой стены простирался разделочный стол из нержавеющего материала. На нем лежали тяжелые дубовые доски, сплошь изрезанные, в одну из досок был воткнут огромный топор.

В потолке над разделочным столом висели крюки, а на белой кафельной стене красовались наборы ножей на магнитной планке.

Взгляд Полежаева привлекло также небольшое приспособление, напоминающее миниатюрный подъемный кран. С потолка на крученых, как телефонный провод, прозрачных трубках с темной сердцевинной свисали резаки, похожие на машинки для стрижки волос.

Чувствовалось, что все пространство за разделочным столом завалено продуктами производства. Что за производство могло размещаться в палате больного, было решительно неясно.

Хабибуллин перехватил взгляд своих гостей и сокрушенно покачал плечами.

— Ничего не поделаешь, — грустно сказал он. — Приходится адаптироваться. Зато морозильная камера очень даже пригождается.

Он кивнул в сторону еще одной двери, которая имела круглое, как иллюминатор, заиндевевшее оконце.

— Постарайтесь просто не обращать внимания, — посоветовал он. — А Степан Афанасьевич вон там… Только осторожно, кафель очень скользкий.

Полежаев и Вилена проследовали за доктором и оказались в изголовье больничной постели. Цоканье каблучков Вилены Анатольевны в этом странноватом помещении звучало гулко и отвратительно.

Степан неподвижно лежал на больничной койке с руками, привязанными пластиковыми ремешками. Простыня закрывала его тело до середины живота, грудь была гладко выбрита. На глазах коматозного были надеты огромные солнцезащитные очки, в которых окружающее отражалось с предельной четкостью.

Пациент вид имел одухотворенный, кожу совсем не бледную, а розоватую, здоровую, которая лишь в некоторых местах облезла, как будто была облита прозрачным клеем, который потом сняли, но не везде, и создавал впечатление прилегшего отдохнуть человека, которого нехорошие шутники обклеили кругляшками с проводами, сунули ему кое-что в нос, нацепили кое-что другое на палец. Ощущение усиливалось из-за очков, которые не давали возможности увидеть глаза: а вдруг они раскрыты?

Во рту у пациента имелась резиновая трубка.

В изголовье и сбоку гудели и равномерно пикали сложные приборы с большими экранами, по которым сверху вниз лились зеленые полосы цифр. Что-то щелкало, пульсировало, что-то отсчитывало время.

Странное место… — подумал Полежаев. — И странный пациент. Вот только почему меня все это не удивляет?

— А почему он привязан? — все-таки поинтересовался издатель. — Он же в коме?

— У нас нехватка в сиделках, чтобы постоянно находиться при пациентах. А если он вдруг очнется ночью, то трудно предсказать, что он может с собой сделать в этом месте… — Хабибуллин красноречиво обвел помещение взглядом.

— А очки? Зачем очки?

— Пробуждение бывает внезапным. Если он очнется днем, то после многих недель, проведенных в темноте, яркий свет может причинить боль.

Вот все и объяснилось, — с облегчением промелькнуло в голове Полежаева, — точнее, почти все.

— Вот оно, капиталистическое здравоохранение! — вдруг с надрывом воскликнул Хабибуллин, и Вилена вздрогнула. — Беднягам, вот как этот, совершенно невозможно оказать квалифицированную помощь. А в платных палатах, — Хабибуллин опять перешел на шепот и кивнул головой куда-то в неопределенность, — один койко-день обходится в половину моей зарплаты. Ну, официальной, я имею в виду…

— Я так и не поняла, зачем вы нас пригласили? — спросила Вилена. Она нахмурилась и скрестила руки на груди. — Не люблю я больницы эти и когда вот так вот неподвижно лежат. Топор опять же… очень некстати!

— А я, кажется, догадываюсь… — пробурчал Полежаев.

— Позвольте, я сам объясню Вилене Николаевне. Все очень просто, вы являетесь единственными близкими людьми Степана. Вы должны дать согласие.